Все жанры Все авторы
Встреча моя с Белинским - Иван Тургенев

Встреча моя с Белинским

Страниц

10

Год

—

С мая 1843 года, когда Михаил Белинский выразил свое восхищение «Парашей», и до 1847 года, когда он написал статью «Взгляд на русскую литературу», он всегда следил за удачными литературными выступлениями Тургенева. Особенно ему понравились "Записки охотника", которые, по мнению Белинского, отражали художественное талантливое начало Тургенева в этом жанре. Вероятно, Тургенев был одним из немногих людей, кто знаком с письмом Белинского к Гоголю, написанным еще в 1847 году, где он явно выражает свою ненависть к системе крепостничества. В начале 1850 года Тургенев намеревался опубликовать свою комедию "Студент" в журнале "Современник", где он упоминал своего друга и гениального революционера-демократа Белинского. К сожалению, цензура запретила публикацию комедии, и Тургеневу пришлось переделать ее, а она получила новое название "Месяц в деревне".

Кроме этой информации, важно отметить, что весь период сотрудничества Белинского и Тургенева был отмечен взаимным уважением и восхищением. Белинский считал Тургенева одним из самых талантливых писателей своего времени, и своим революционным мышлением и критическим взглядом вдохновлял молодого автора на новые творческие высоты. Тургенев, в свою очередь, всегда ценил Белинского как глубокого мыслителя и непоколебимого борца за свободу слова. Это партнерство помогло обоим писателям раскрыть свой творческий потенциал и внести значительный вклад в развитие русской литературы.

Читать бесплатно онлайн Встреча моя с Белинским - Иван Тургенев

I

Я познакомился с Белинским в конце 1842 года, в С.-Петербурге[1]. Он жил тогда в доме Лопатина, у Аничкова моста. Меня привел к нему наш общий знакомый З<иновьев>. Я много слышал о нем и очень желал познакомиться с ним, хотя некоторые его статьи, написанные им в предыдущем (1841) году, возбудили во мне недоумение[2]. Я увидел человека небольшого роста, сутуловатого, с неправильным, но замечательным и оригинальным лицом, с нависшими на лоб белокурыми волосами и с тем суровым и беспокойным выражением, которое так часто встречается у застенчивых и одиноких людей; он заговорил и закашлял в одно и то же время, попросил нас сесть и сам торопливо сел на диване, бегая глазами по полу и перебирая табакерку в маленьких и красивых ручках. Одет он был в старый, но опрятный байковый сюртук, и в комнате его замечались следы любви к чистоте и порядку. Беседа началась. Сначала Белинский говорил довольно много и скоро, но без одушевления, без улыбки, как-то криво приподнимая верхнюю губу, покрытую подстриженным усом; он выражался общими, принятыми в то время в литературном кругу, местами, отозвался с пренебрежением о двух-трех известных лицах и изданиях, о которых и упоминать бы не стоило; но он понемногу оживился, поднял глаза, и все лицо его преобразилось. Прежнее суровое, почти болезненное выражение заменилось другим: открытым, оживленным и светлым; привлекательная улыбка заиграла на его губах и засветилась золотыми искорками в его голубых глазах, красоту которых я только тогда и заметил. Белинский сам навел речь на то настроение, под влиянием которого он написал свои прошлогодние статьи, особенно одну из них, и, с безжалостной, преувеличенной резкостью осудив их, как дело прошлое и темное, беззастенчиво высказал перелом, совершившийся в его убеждениях[3]. Я с намерением употребил слово: беззастенчиво. Белинский не ведал той ложной и мелкой щепетильности эгоистических натур, которые не в силах сознаться в том, что они ошиблись, потому что им их собственная непогрешимость и строгая последовательность поступков, часто основанные на отсутствии или бедности убеждений, дороже самой истины. Белинский был самолюбив, но себялюбия, но эгоизма в нем и следа не было; собственно себя он ставил ни во что: он, можно сказать, простодушно забывал о себе перед тем, что признавал за истину; он был живой человек – шел, падал, поднимался и опять шел вперед как живой человек. Спешу прибавить, что падал он только на пути умственного развития: других падений он не испытывал и испытать не мог, потому что нравственная чистота этого – как выражались его противники (где они теперь!) – «циника» была поистине изумительна и трогательна; знали о ней только близкие его друзья, которым была доступна внутренность храма.

Белинский встал с дивана и начал расхаживать по комнате, понюхивая табачок, останавливаясь, громко смеясь каждому мало-мальски острому слову, своему и чужому. Должно сказать, что, собственно, блеску в его речах не было: он охотно повторял одни и те же шутки, не совсем даже замысловатые; но когда он был в ударе и умел сдерживать свои нервы (что ему не всегда удавалось: он иногда увлекался и кричал), не было возможно представить человека более красноречивого, в лучшем, в русском смысле этого слова: тут не было ни так называемых цветов, ни подготовленных эффектов, ни искусственного закипания, ни даже того опьянения собственным словом, которое иногда принимается и самим говорящим и слушателями за «настоящее дело»; это было неудержимое излияние нетерпеливого и порывистого, но светлого и здравого ума, согретого всем жаром чистого и страстного сердца и руководимого тем тонким и верным чутьем правды и красоты, которого почти ничем не заменишь

Вам может понравиться: