Гурген свое слово сказал

ГУРГЕН СВОЁ СЛОВО СКАЗАЛ

Деревня

Армянские деревни бывают двух видов: по обе стороны от трассы – и далеко-далеко от дороги. Раньше для закладки деревни обычно выбирали подходящее место у реки, озера или ручья, строили посёлок и подводили к нему дорогу. У армян, видимо, это происходило иначе, более практично: находили дорогу и строили вдоль неё дома. Если есть дорога, всё остальное можно привезти.

С учётом ландшафта и истории Армении (холмы, скалы, горы, завоевания, геноцид, гонения) поселения получались какими-то голыми – без деревьев, с продуваемыми дворами и готовыми в любой момент покинуть дом и податься в бега людьми.

Деревня, где произошли события, о которых я собираюсь рассказать, затаилась где-то на самом краю страны среди гор, покрытых густыми лесами, при милой речке, гордо именуемой Река, с маленькими уютными домами, аккуратными, ухоженными двориками, неимоверно доброжелательными людьми и одной-единственной Дорогой, начинающейся в Деревне и ведущей в город.

… По Дороге, в направлении города, быстрым шагом шёл молодой человек. На нём были, самодельные, рваные джинсы, аляповатая рубашка, рюкзак, ярко красного цвета, с которого свисали брелоки, цепочки и другая позвякивающая мелочь, а заранее отращенные волосы были собранны в хвостик. Семь утра, в Деревне это час пик, так что за «исходом» молодого человека следили со всех дворов. За ним следом бежали дети, с присущей только им самоотдачей оравшие: «Ориёрд Арме́н! Ориёрд Армен!» – что по-армянски означает «Мадемуазель Армен».

Молодой человек не особо реагировал на происходящее. Пройдя последний дом, он остановился, вскинул голову и с пафосом произнёс: «Европа – я уже иду к тебе!» В последний раз окинув ненавидящим взглядом родную Деревню, он повернулся и побежал по Дороге.

Возможно, через несколько лет в какой-нибудь голландской деревушке Зирикзе он проснётся утром в шесть, встанет у окна, взглянет в грустные, глупые глаза лежащей на голландской траве голландской коровы, глубоко вдохнёт пахнущий гладиолусами и европейским навозом воздух и, посмотрев в зеркало, сам себе скажет: «Жизнь удалась!»

Спустя два месяца с того момента, как Ориёрд Армен произнёс: «Европа – я уже иду к тебе!» – в той же Деревне у себя дома на тахте лежал Гурге́н. Последние семь лет из прожитых пятидесяти девяти Гурген ничего не делал. Он по привычке вставал в шесть, начисто брился, завтракал и ложился на тахту. Проведя шесть-семь часов в состоянии анабиоза, а именно созерцая гордо торчащий из дырявого носка большой палец левой ноги, в полдень, перевернувшись на правый бок, Гурген засыпал. Дальше по графику: обед, посиделки во дворе, ужин и глубокий, безмятежный ночной сон.

Поведение большого пальца левой ноги было напрямую связано с эмоциями Гургена. Когда тот был опечален или задумчив, палец вяло висел. В моменты раздражения хозяина он начинал нервно дёргаться, демонстрируя солидарность с Гургеном. В моменты радости и веселья палец «расцветал». Вытянувшись во всю длину, он как бы восторженно ликовал вместе с хозяином, а лёгкую дрожь можно было соотнести с волнением. Когда возникла такая связь – знал только Гурген, но произошло это давно, ещё до женитьбы.

Ни разу за тридцатилетнюю совместную жизнь он не разрешил своей супруге Кна́рик заштопать его домашние носки. Первые пять лет она сопротивлялась. Когда супруг уходил на работу, Кнарик начинала поиски носков. Пару раз ей удалось найти их и заштопать. В первый раз Гурген ограничился своим фирменным, доставшимся по наследству взглядом, ввергающим в ступор. Во второй, через пять лет, вечером на глазах у всей Деревни муж молча вынес чемодан жены, поставил за воротами и сказал: «Вот!» Тут могла и закончиться счастливая семейная жизнь Гургена и Кнарик, потому что несмотря на огромное чувство, испытываемое Гургеном к жене, он был суровым армянским мужчиной, не меняющим своих решений. Кнарик это знала. Не произнеся ни единого слова, она взяла за руку пятилетнего сына Вардана и, опустив глаза, направилась к воротам. Гордое, каменное сердце Гургена дало трещину. Сын! Радость, гордость, надежда, продолжатель рода, опора в старости, будущее, одним словом – всё. «Стой!» – скомандовал Гурген и, взяв чемодан, вернулся домой. Жена с сыном пошли следом. Деревня молчала.