Жена башмачника

Катерина Ладзари шла через пустую площадь, фестончатый подол голубого бархатного пальто волочился по свежему снегу, оставляя на брусчатке бледно-розовый след. Тишину нарушал лишь тихий, ритмичный шорох шагов – с таким звуком просеянная мука ложится на старую деревянную доску. Со всех сторон серебряными кинжалами в оловянное небо вонзались Итальянские Альпы. Невысокое солнце едва просвечивало сквозь дымку – золотая булавочная головка на серой ткани. В утренних лучах, вся в голубом, Катерина походила на птицу.

Обернувшись с протяжным вздохом, она выпустила в холодный зимний воздух облачко пара.

– Чиро! – позвала она. – Эдуардо!

Катерина слышала, как смех сыновей эхом разносится по пустой колоннаде, но не могла понять, где они. Взгляд ее скользнул по колоннам. Это утро плохо подходило для игры в прятки. Катерина снова окликнула детей. Голова кружилась от наплыва дел: большие проблемы и маленькие поручения, несметное число мелочей, документов, в которых надо разобраться, ключей, которые надо вернуть. А еще нужно как-то распределить оставшиеся лиры, чтобы уплатить по счетам.

Первое, с чем сталкивается вдова, – бумажная канитель.

Катерина и представить себе не могла, что в первый день 1905 года будет стоять здесь одна, и впереди – ничего, кроме слабой надежды, что однажды все наладится. Все обещания, данные ей, были нарушены. Катерина посмотрела вверх: окно на втором этаже над обувной лавкой распахнулось, и какая-то старуха принялась вытряхивать лоскутный коврик. Катерина поймала ее взгляд. Женщина отвернулась, втащила коврик в комнату и захлопнула окно.

Из-за колонны выглянул Чиро, ее младший. Его зеленовато-голубые глаза были отцовского оттенка – глубокого и чистого, как море в Сестри-Леванте[1]. В свои десять – точная копия Карло Ладзари: большие руки и ноги, густые, песочного цвета, волосы. Самый сильный мальчик в Вильминоре. Когда деревенские дети спускались в долину за вязанками хвороста, Чиро всегда тащил на спине самую большую охапку – потому что мог ее унести.

Глядя на него, Катерина почувствовала, как защемило сердце: черты его лица напоминали обо всем, что она потеряла навсегда.

– Сюда! – Она указала на мостовую рядом со своим черным ботинком. – Немедля!

Чиро подобрал отцовский кожаный мешок и, подбежав к матери, позвал брата, прятавшегося за статуей.

Эдуардо, которому было одиннадцать, пошел в родню Катерины, Монтини, – черноглазый, высокий и гибкий. Подхватив свой ранец, он уже бежал к ним.

У подножия гор, в городе Бергамо, где тридцать два года тому назад Катерина появилась на свет, семья Монтини держала в лавке на Виа Борго-Палаццо печатный пресс – штамповала линованную бумагу для писем, изготавливала визитки и выпускала небольшие книжки. Еще у них был дом и сад. Когда Катерина закрывала глаза, она видела родителей, сидящих за столом в увитой виноградом беседке. Они ели рикотту и толстые ломти свежего хлеба с медом. Катерина помнила о них все: кем они были и чем владели.

Мальчики побросали свои сумки в снег.