Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин

Германтов и унижение Палладио

Страниц

870

Год

2014

Когда ему делалось не по себе, когда внезапно охватывало отчаяние, он доставал большой конверт со старыми фотографиями, но одну из них, самую первую, с неровными краями и тускло-серой окраской, рассматривал особенно внимательно. Это было изображение из детства, снятое во время военной зимы, когда его, всего лишь четырехлетнего, можно было видеть в коротком пальто с кушаком, в башлыке и с деревянной лопаткой в руке. Зачем кто-то решил запечатлеть его в такой неподходящий для маленького ребенка момент, во время эвакуации?

Все эти фотографии, которые охватывали все его изменения с ранних лет до старости, были похожи на пасьянс, который он разложил на зеленом сукне своего письменного стола. Он безуспешно пытался найти сквозной сюжет своей жизни, перебирая фотографии в хронологическом порядке. Но время пролетало все быстрее, и чувство облегчения и воспоминания об этом чувстве исчезали из его памяти. Лишь одна фотография, с тусклой серой фигуркой на ней, оставалась для него загадочной и таинственной. Что-то в этой фотографии вызывало у него тревогу и страх, как будто она содержала в себе судьбоносную ошибку, которую ему предстояло совершить.

И сейчас, перед его последней поездкой в Венецию, он отчаянно пытался расшифровать скрытый смысл этой старой фотографии. Он проводил через себя струи прошлого, пытаясь разгадать тайны, спрятанные в этом старом, выцветшем изображении. Он искал ответы на то, что ожидало его в последующие дни своей жизни.

Читать бесплатно онлайн Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин

© Товбин А., текст, 2014

© «Геликон Плюс», макет, 2014

* * *

Преамбула

(о сближениях, которые от нас не зависят)

Интрига

Убийство или несчастный случай?

Ответ на этот вопрос выпало искать Массимо Фламмини, комиссару венецианской полиции.

И многоопытный комиссар, популярный среди горожан как благодаря знатному происхождению своему, так и высокой квалификации сыщика, не оставлявшей преступникам и призрачных шансов избежать наказания, быстро сообразил: перед ним вовсе не рутинное дело.

Поверхностный осмотр не выявил на теле погибшего пулевых или ножевых поражений, гематом от ударов, ушибов, но почему-то интуиция нашёптывала комиссару, что даже результаты вскрытия не позволят объяснить внезапную смерть сугубо медицинскими причинами, к примеру тромбом или инфарктом.

Итак, Фламмини – точнее, Мочениго-Фламмини, отпрыск старинного венецианского рода, сделавший, однако, карьеру на государственной службе, полноватый, щекастый, с волнисто-вьющимися, длинными чёрными блестящими волосами, густыми кустистыми бровями и тёмно-карими колючими глазками отодвинул пепельницу с горкой окурков: уголовное дело, как всякое дело, в котором замешаны русские, обещало запутаться, затянуться или вовсе зависнуть – с надеждами на отпуск комиссар уже распрощался… Он шумно вздохнул: вот и первая беседа с так называемым свидетелем ничего практически не дала, хотя, похоже, этот заезжий господин знал куда больше, чем говорил; как ему развязать язык? Демонстративно-спокойный – убеждённый в своей неуязвимости? На вопрос о цели приезда ответил по-анкетному, кратко, но с ироничной уклончивостью, со светской улыбочкой: «Осмотр чудес Венеции»; конечно, осмотр. И как сказано-то, ирония на грани издёвки: «осмотр чудес». Холёный, благополучный, добротно и достойно, не выпячивая лейблы модных домов, одет; неброский, но из отменного тёмно-синего бостона клубный пиджак, хлопковая рубашка… и завидный английский у него, и он хорошо, если не безупречно, держится, не ищет куда бы подевать руки, глаза не прячет, а вот доверия не внушает. Для начала надо бы через Интерпол запросить на него досье. Для начала… Но при русском, ничуть не уступающем итальянскому, скорее, судя по слухам о коррупционных рекордах, которые смакует пресса, превосходящем итальянский по всем бюрократическим статьям бардаке, – снова шумно вздохнул Фламмини, – компьютерную базу будут не меньше месяца пробивать.

Занавесь у открытой балконной двери не шевелилась.

Не было и слабого ветерка, сквознячка.

Казалось, изнывали от духоты и сдобные путти, несколько столетий назад обосновавшиеся на потолке.

Отвинтил крышечку на запотелой бутылочке San Benedetto, наполнил минералкой стакан, медленно, маленькими глотками пил.

И прислушивался к монотонному бормотанию радио: скандал в католических верхах разгорается с новой силой, появились не только неопровержимые доказательства того, что обанкротившийся вчера Банк Ватикана был причастен к отмывке денег, но и…

Отодвинул пепельницу – мысленно; пахучую горку окурков, как и саму пепельницу, вообразил: курить в комиссариате запрещено; и всё, всё, что вчера ещё было осязаемой реальностью, которую никто не мешал потрогать, предстаёт бесплотным, ненастоящим, но дело-то – настоящее? Настоящее ли, ненастоящее, а муторным будет дело, это уж точно. Поставил стакан на стол; ворох фото, растущая кипа неотложных бумаг, их по милости разогретого принтера уже до смерти не разгрести; да ещё неусыпно светится экран монитора.