Неизбежность лета не поддается ни одной из формул. Оно просто наступает, медленно, величественно, будто бы даже вальяжно на первый взгляд, могучий исполин, являющий тебе самую малую часть, крошечный кусочек июня, но потом ускоряется, бежит все быстрее и быстрее, и вот ты уже тужишься поспеть за ним, безуспешно, тщетно, хватаешься за хвост вспорхнувшей крыльями календаря птицы, пытаешься вскочить на подножку последнего вагона августа.
Было ли лето тысяча девятьсот девяносто четвертого года лучшим в моей жизни? Я никогда не задумывался об этом, да и вряд ли возможно судить о таком категорично и с полной убежденностью. Но это было именно то лето, когда я стал старше.
В тот день, когда нам опять явили Мыша, шел снег. Большими пушистыми хлопьями он ложился на траву и деревья, горячий еще вчера асфальт, лавочки и качели, припаркованные «лады» и «москвичи». Он засыпал своим белым холодным убожеством наши мечты об утренней субботней тренировке. Мы недоумевали, стоя посреди заснеженного футбольного поля в самой середине июня.
– Давайте хоть сами попинаем, а? – спросил Окунь. Нас было пятеро – не самый подходящий расклад. Это сейчас – спасибо армии – я виртуозно пинаю виртуальные мужские достоинства на работе при каждом удобном случае, а тогда у нас был только белый кожаный мяч на белой поляне.
И не было Антоши. Футбол был его жизнью, в прошлом году он пришел на тренировку даже со сломанной ногой, и на полном серьезе рвался на поле, а сегодня испугался снега, так что ли?
Я был зол, ведь это почти что предательство.
Играть перехотелось, и я побрел обратно домой. Миха Пиняев, по прозвищу Пыня, третий в нашей компании из меня и Антоши, молча тащился следом. Пыня был маленького роста, фантастически прыгуч и все время носил стыренную у деда кепку, чтоб быть похожим на Яшина. Однажды во время районных соревнований кепка съехала на глаза, Пыня сначала пропустил гол, затем в прыжке встретил лбом штангу, а потом -всеобщее негодование, переросшее в презрение и игнор. Но кепку носить не перестал.
Антошу мы встретили у подъезда. Он был хмур, молчалив и не один. Рядом стоял Мыш и улыбался, как дурачок. Вообще-то он и был дурачком, или, как говорила мама Антона, особенным. Антону он приходился двоюродным братом, а всем остальным – объектом насмешек.
Его привозила погостить тетя Вера, сестра Антоновой мамы, Валентины Игоревны. Алеша приезжал «погостить» всякий раз, как тетя Вера с новым ухажером собиралась ехать в заграничное путешествие. Как правило, это случалось летом, но иногда и зимой тоже.
Тетя Вера Камышова была самой красивой женщиной, что нам доводилось видеть к своим двенадцати годам. У нее были правильные черты лица, глаза, губы, нос, все казалось идеальным. Гладкая бархатная кожа ухоженных рук, аромат неимоверно притягательных духов, который хотелось просто сидеть и вдыхать полной грудью. А волосы – м-м-м!..
Никто и никогда не видел отца Алеши. Двенадцать лет назад он благосклонно подарил отпрыску отчество, которого никто не знал, включая самого Алешу, и растворился где-то на просторах Демократической республики Конго, ибо был советским дипломатом. С таким же успехом он мог быть хоть космонавтом, в жизни Алеши это не изменило бы ровным счетом ничего.
Когда приезжала тетя Вера, мы всегда напрашивались в гости к Антоше, хотя у него не было «денди» и цветного телевизора, как у меня, а его мама готовила вовсе не так вкусно, как мама Пыни, но нам достаточно было просто позырить на тетю Веру, потому что так велели гормоны. Каждому из нас казалось, что именно на него она смотрит «по-особенному», мол, подрасти еще немного, и тогда… По крайней мере, мне именно так и казалось. И Пыне тоже, хотя куда уж ему.
