Под шум помех

POV: Шестой.

За нашими спинами слышатся выстрелы. Фильмы врут. В реальности звук вылетающей пули намного громче, чем изображают на киноленте. И страшнее даже не то, что уши закладывает от этих предсмертных песен железных убийц, а то, что они быстрее любых твоих мыслей.

Ты не успеешь решить, куда бежать.

Ты не успеешь сориентироваться.

Тебя прихлопнут, как надоедливую муху, не дав возможности сдохнуть по-геройски.

Нас осталось трое. Остальные либо не смогли больше бежать на своих ватных переломанных ногах, либо были застрелены, как бродячие собаки.

Нас осталось трое… Я, паренёк лет семнадцати и моя шизофрения. Мальчишку особенно жалко. Его белая рубашка по колени испачкана кровью от попытки спасти хотя бы ещё одного «пациента». Его лицо скривило эмоцией ужаса, хотя я сомневаюсь, что сам выгляжу лучше. Я-то здесь явно дольше. Он бежит изо всех сил, его волосы, завязанные в полураспустившийся короткий хвост, лезут ему в рот и глаза. Я замедляюсь, бегу сзади, чтобы в случае чего помочь ему подняться или стать для него живым щитом.

Слышу шум металлических «доспехов». Скорпионы бегают медленно, зато если догонят, докажут своё превосходство, вырвав твой позвоночник своей железной рукой. Им дали такую кличку за восемь тонких ног, две конечности, напоминающие кисть руки черепашек ниндзя, и чёртов пулемёт, прикреплённый к спине и напоминающий хвост скорпиона.

С потолка свисают камеры. Они следят за нами уже очень давно. Скорпионы – роботы глупые. За один выстрел из пулемёта сносят по две камеры и даже не задевают нас. Но радоваться нечему. В лёгких уже почти не осталось воздуха, паренёк вот-вот рухнет мне под ноги, а мы даже не знаем, куда бежим.

Это здание просто громадное. Было бы время, я бы выглянул в окно посмотреть, какой это этаж (на улице слишком темно, чтобы разглядеть что-то), но мы слишком заняты побегом.

Они убили их… Убили их всех. Я видел так много крови только в фильмах и собственных снах. Почему-то только нас двоих уже битый час гоняют по этим сраным коридорам-лабиринтам.

Паренёк всё-таки падет. Его и так разбитые колени снова начинают кровоточить. Он дышит слишком болезненно, и я не уверен, что он сможет идти дальше. Но я всё равно пытаюсь поднять его. Даю несколько пощёчин, чтобы привести его в чувства, а он только мычит и непроизвольно морщит лицо от боли.

– Поднимайся! Вставай!

Мой голос пугает меня самого. Сколько лет я не разговаривал? Голосовые связки устали бездействовать.

В следующее мгновение я уже не чувствую собственного горла. Я кричу изо всех сил от жуткой парализующей боли в ноге. Я даже не могу точно понять, куда ОНИ попали. Стреляют они явно не обычными пулями. У меня отнимается вся правая нога. Прости, мой новый бывший друг. В этой войне победила война.

Я оставляю паренька лежать на полу, а сам пытаюсь двигаться дальше. Он не заслужил этого… Никто не заслужил этого. Еле нахожу в себе силы не оборачиваться назад, когда слышу пронзительный крик, резко прервавшийся громким глухим ударом.

Прощай, мой новый бывший друг…

Мне дают фору буквально на десять секунд. Потом я, ковыляющий в сторону громадной железной двери в конце бесконечного коридора, слышу мерзкий топот тоненьких железных лапок.

– Пода́витесь… – произношу, наверное, последнее своё слово.