Бессмертный цветок империи

Тусклые огни под снеговой шалью дымкой виднелись издали: зеленые, красные, желтые, синие мигающие фонари шумели между огромных хвоинок ели, предупреждая о приближающемся празднестве. В воздухе витала зимняя стужа.

На тонкой, дворцовой улице, что огибала главную площадь, в ряд устроились церковные певцы, ожидавшие свою очередь; слышалось ровное детское пение «Vive le vent»1:

Vive le vent, vive le vent

Vive le vent d'hiver

Qui s'en va sifflant, soufflant

Dans les grands sapins verts…2

Дирижер с длинным носом руководил детским хором, резко вертя в руках стройную деревянную палочку (явно подобранная или грубо выкраденная у дерева); откуда-то слева слышалось ровное звучание больших бубенцов, которые будто сняли с шеи шотландского коня, – пожилые музыканты развлекались, устроившись чуть дальше от скудной сцены.

Хор стоял в центре. Небольшой педжент, явно одолженный у местных циркачей, слегка прогнулся: доски кое-где подгнили, выдавая прожитые годы зашарканных деревянных плит. Из окон таверн выглядывали мужчины, выкуривающие с жадностью дорогие папиросы; женщины, вывешивающие белое постельное белье, с неподдельным интересом глядели на ребятишек, зовя своих к окну. Многие смотрели на детей в больших меховых шапках, толстых шинелях, которые точно еле застегнулись на нескольких слоях колючих свитеров, шерстяных варежках, что явно больше их ладоней, и дивились представленному виду – они такие нарумяненные, беззащитные и хрупкие, но, вместе с тем, сильные: что есть мочи терпели колкий мороз, вытягивая ровную ноту. Они широко раскрывали буковкой «о» рот, и, скромно прижав к груди нотные тетради, обернутые в пестрые красные обложки, выстраивали вверх ровный, мягкий всплеск голосов. Из их ртов тянулись клубы стынущего в воздухе пара, что кутал потаенностью всю преддворцовую площадь. Каждый изогнул бесцветные брови в домики, все не бросая сложный высокий тон; их голоса аккуратно выскальзывали из гортани, ударившись о язычок, отчего слившееся друг в друга звучание напоминало звон маленьких колокольчиков, которые еле доносятся от улицы к улице, слабо выделяясь за топотом тяжелых копыт.

Вся главная площадь купалась в жизни: где-то неизвестный шут жонглирует разноцветными шарами, пока второй, проскальзывая мимо толпы, выкрадывает у зазнавшегося зеваки увесистый кошель, наполненный медными, старыми монетами. В самом центре мим, выстроив невидимую стену, отвлекает народ от фокусника, приклеивающего пиковую карту к ладони. Под песню, выбежавшие дети тех матерей, водили радостный хоровод, громко ступая по скрипящему снегу русскими валенками, носы которых заметно взмокли. Над людьми кружил хлопок, аккуратно приземляющийся на пол при свете уходящего солнца. День потихоньку утопал в тишину зимних вечеров – пунцовый цветок сургучом повис в небе, мягко стекая пенистой волной.

– Салют! – радостно воскликнули дети, взглянув в небо.

Разноцветные вспышки сопровождались оглушающими хлопками. Стоящие вблизи пушек люди заметно жмурились, прикрывая ладонями уши, что скрыты за шерстяными варежками, и безынтересно перекидывались друг с другом парой фраз, вновь наполняя пушки.

Небо пестрилось, люди счастливо кричали, хор незаметной нотой повис в воздухе. Беззаботный день постепенно утекал.