Петр Первый берет шняву на абордаж

Майское утро выдалось дождливым и промозглым, как, впрочем, часто бывает на берегах Невы. Мрачные темно-серые тучи исторгали из себя не дождь, а отвратительную мелкую морось, которая подобно рою мошкары повисла в воздухе. Спрятаться от влаги, пронизывающей всё в этом богом забытом краю, было совершенно невозможно.

Оставив последние попытки найти хоть крупицу уюта в палатке, Борис Петрович Шереметев вышел наружу и зло сплюнул.

– Колька где? – обратился он к караульному, стоявшему у входа.

– Трапезничает, ваше высокопревосходительство! – отчеканил караульный.

– Болван! – повысил голос граф. – Трапезничать он изволит, видите ли. Гони его сюда!

Караульный побежал исполнять поручение, а граф тем временем с неудовольствием осматривал солдатский лагерь. В тех местах, где ещё вчера зеленела трава, земля превратилась в чёрно-коричневое месиво, равномерно вымешанное солдатскими сапогами. Это месиво украшали пятна солдатского варева, недоеденного вчера и вылитого из котлов утром, а кое-где и блевотины.

После недавнего покорения Ниеншанца царь велел выдать солдатам по семи чарок водки, а офицерам и того больше. Из-за празднования победы толком разместиться в крепости войско не успело. Граф насилу отправил на крепостные стены небольшой отряд артиллеристов, к вящему неудовольствию последних.

Зато враг кое-что успел. Этой ночью в палатку графа ворвался запыхавшийся разведчик и доложил Борису Петровичу, что недалеко от устья Невы появилась шведская эскадра из девяти судов. Всё утро граф гадал о серьёзности намерений командира эскадры и о том, что теперь с этой эскадрой делать. «Опять этот Нумерс – с раздражением думал граф – Всё ему неймётся».

– Ваше высокопревосходительство! – прокричал запыхавшийся Колька.

Николай Прусов, невысокий, щуплый фельдфебель, с беспокойством смотрел на Шереметева. Граф с отвращением отметил, что на пышных усах фельдфебеля поселилась перловая каша – следы недавней трапезы.

– Петр Михайлов где сейчас? – спросил граф.

– Не могу знать кто таков Петр Михайлов, ваше высокопревосходительство! – ответил Прусов, попытавшись выпрямиться и выпятить грудь.

– Болван! – крикнул граф. – Царь это! Где он сейчас?

Не меньше, чем неопрятность фельдфебеля, Шереметева раздражала привычка царя называться бомбардиром Петром Михайловым. «На всю Европу ославился! Будто его неприятель не узнает» – думал граф.

– Они… с Александром Данилычем… того… – промямлил Прусов.

– Чего «того»? – граф понизил голос.

– В палатке Александра Данилыча со вчерашнего вечера… Говорят, совет держали. – ответил Прусов совсем тихо.

– Пошёл прочь! И чтоб никому! – поморщившись сказал граф.

Борис Петрович неторопливо приблизился к палатке Меньшикова. Караульных не было и потому граф подошёл к самой поле.

– Ваша милость! – деликатно сказал граф.

Из палатки послышался шум и тихие голоса.

– Mein Herz, ты хоть сюртук накинь! – сдавленным голосом прошептал Меньшиков.

Пола откинулась и наружу вышел Петр в рубахе навыпуск.

– Что тебе, граф? – сердито спросил царь.

– Опять Нумерс с эскадрой. Стали недалеко от устья. Девять кораблей. – кратко отрапортовал граф.

Петр нахмурился.

– Пошли граф, совет держать будем. – сказал он и, обернувшись, с некоторым сожалением взглянул на палатку.

В штабном шатре было шумно, душно и накурено. Петр, Шереметев, Меньшиков и несколько офицеров обступили стол с картой.