Горная хижина

© Перевод. В. Маркова, наследники, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2025

По дороге странствий волей или неволей кочевали многие поэты. Как вечные странники остались в памяти людей китайский поэт Ду Фу, таджикский поэт Саади. Дорога служила источником вдохновения. В стихах Саади звучат караванные колокольчики[1].

Посох в руке, изголовье из травы, узкая тропа через горы – так странствовали японские поэты. Впервые образ поэта-скитальца создал в Японии Сайгё.

Человек необычной судьбы, Сайгё оставил дворец ради горной хижины.

Книга его стихов «Горная хижина» прославлена в японской поэзии. О нем уже вскоре после его смерти стали создавать легенды. Художники в сюитах картин на свитках изображали его странствия. К местам, некогда им воспетым, совершались паломничества. И даже теперь, спустя восемь веков, Сайгё четко и ясно выступает из глубин Средневековья. Так навечно запечатлен орлиный профиль Данте. И так же, как Данте, Сайгё до сих пор остается загадкой, несмотря на кропотливые изыскания многих исследователей.

Поэзия его кристально ясна и проста, но вмещает в себе сложнейший мир мыслей и чувств. Буддийский монах, он был влюблен в красоту природы до одержимости. Натура страстная, мятущаяся, он стремился к спокойному созерцанию, но исторические бури постоянно мешали этому. Певец печали, сумерек, одиночества – писал стихи о детских играх.

Бежал от людей и тянулся к ним. Воин по происхождению – ненавидел войну. Изобразил мучения буддийского ада, а по существу – бедствия своего времени. Но Сайгё не мог бы написать на вратах ада: «Оставь надежду навсегда». Он верил, что даже на дно геенны может сойти милосердие, несущее свет.

Сайгё – поэт мысли, но, даже достигая больших философских глубин, равнодушно мыслить он не может. Его картины природы, в сущности, – «пейзаж души». Скорбь Сайгё пронзительна, радость постижения красоты обжигает болью. Но даже доведенное до предела напряжение чувств разрешается в стройной гармонии, классически уравновешенной.

Японская лирика достигла в XII веке высокой степени совершенства. Поэтическая мода того времени требовала изощренного искусства версификации, «техницизма». Стихотворец, подобно атлету, должен был как бы напрягать свои мускулы: сложнее, еще сложнее!

Сайгё противопоставил моде простоту, очень непростую. Стихи его словно выливаются из сердца, естественно, с внутренней свободой, им не нужны украшения, призванные замаскировать подражательность и пустоту.

«Сайгё творил стихи, а другие их сочиняли», – сказал о нем его младший современник, знаток поэзии и сам замечательный поэт Фудзивара-но Садаиэ (1162–1241).

«Он не искал словесных украс, но говорил ясно и точно, вот почему так легко слушать его стихи». Эти слова высокой похвалы принадлежат Дзюнтокуин, поэту, жившему веком позже.

Творчество Сайгё питало собой всю последующую японскую поэзию. Многие талантливейшие поэты считали себя его учениками. А быть учеником Сайгё не значило подражать ему, для этого Сайгё слишком неповторимо самобытен. Это значило – жить для поэзии.

Двенадцатый век – «смутное время» Японии, переломное и бедственное. Сайгё «посетил сей мир в его минуты роковые».

В стране шла борьба за власть между старой родовой знатью и военными феодалами. Военные феодалы тоже разделились на два противоборствующих лагеря.