Estaphette

До поезда остаётся час. Мы с семьёй сидим в прихожей «на дорожку».

Мать уже не плачет и стоически смотрит на меня. Нервно подрагивает коленка – в такт бесам материнства, что чеканят марш в её душе с моего рождения.

Отец сидит с ней рядом, с головой уйдя в свой настольный детектив. Очки, как и всегда, охраняют глаза от чтения по ним. На нём лёгкий плащ поверх хлопковой рубашки – отвезти нас на вокзал без церемоний, вернуться к будням: правки, рецензии, статьи на заказ…

Он пишет лишь то, что ему скажут. Как подрядчик. Безусловно, писательство – ремесло творческое, и благодаря ему семья наша держится на плаву, но что в нём от настоящего творчества? Псевдоним? Отец и им не пользуется.

Я убеждён: профессия для творчества – стесняющая упряжь. Настоящее творчество – это заявление миру своей воли: чистой, свободной от корыстных помыслов, от страха смерти.

Когда мать узнала о моём увлечении литературой, она страшно возгордилась. Благородное дело, малозатратное к тому же, им так отрадно сластить несахарную жизнь. Отец ничего не сказал.

Когда я отчислился из юридического, мать выжгла все нервы мне и себе. Я губил своё будущее ради сомнительных авантюр, по её разумению, и не ведал, что творю. Я же полагал, что она скорее меня сгубит, чем моё будущее. Отец предпочёл отмолчаться.

Когда я заявил, что у меня готов сборник рассказов, и я нашёл издательство за границей, у матери появилась первая седая прядь. Отец снова остался в стороне.

Всегда оставался.

Я сижу на обувной скамье напротив предков, мы не разговариваем – каждый в своём. Мать поглощена горем, отец размышляет над очередной детективной каверзой, а я предвкушаю новую жизнь, которая вот-вот начнётся, в которой не будет ограничений. В которой сумею сделаться творцом.

Тишина – объёмная, густая. Как воздух перед грозой.

На коленях моих букет засушенных ромашек – подарок от матери в дорогу. В руках жёлтый от времени листок, плотно исписанный округлым отцовским почерком. Талисманы – родители передают вещи, которые в своё время помогли им влиться в хищный водоворот жизни и не пойти ко дну. Семейная традиция.

Жаль, мне будет нечего передать детям; быстро охладеваю к сантиментам. К чему воздыхать над связкой ромашек, если тебя ждут бескрайние лавандовые поля? Земные чувства губят небесные, если над ними не воспарить.

Всё же, чтоб скоротать минутку, я вчитываюсь в написанное отцом двадцать лет назад…

«Я должен признаться: я не умею говорить прямо.

Мой язык – крылатые аллегории, моя стихия – игра, самодовлеющая, как эго фламинго, напрасная, как серебряный век. Я всегда между строк, я в отзвуках и послевкусии; моя среда – нерождённый лотос фантазии, звукопись звёзд, вес словес, эфир эвфемизмов…