Памятник впрок

Когда Колька приезжал на каникулы к бабушке, деревня замирала. Бабушка Кольку называла «Бедоносец». Там, где он появлялся, вечно что-то происходило. Энергия в нем бурлила и переливалась через край. Затеи свои он воплощал в жизнь, нисколько не задумываясь о последствиях. Решил ли помочь соседке или озадачивался вопросом, что будет, если поджечь сухую траву за околицей – исполнял незамедлительно.

      Кур выпустит из сарая. Пусть гуляют, – решал Колька и отодвигал щеколду. Хозяйка потом битый час ловит да запирает несушек. Либо свинье загон откроет, а она пол-огорода разроет. Мерзлое белье палкой обстучит. Снимут белье, оттает, а там дыры. Кобеля злющего с цепи спустит. И сам же удирает, перепрыгивая через заборчики. Бабушка только охала, смазывая вечером многочисленные Колькины ссадины и синяки.

       Полдеревни было Колькиными дядьями и тетками. Колька по утрам обходил родственников. Там молочка попьет, там луку зеленого с черным хлебом налупится, а у кого-то на обед останется. Он уже знал у кого пироги удачные, у кого щи наваристей, а кто из теток стряпать не умеет.

      Обычный мальчик. Да не очень удобный. Ляпал всегда, что думал. А думал он постоянно.       Пришел к тетке Лене, да и прилип:

– Теть Лен, а чё сапоги Витьки-тракториста у двери валяются?

       Та заюлила, хоть и вдовая была:

– Мои это сапоги. Мужа покойного.

       Колька дальше прёт:

– Не, Витькины. Я точно знаю. Вон сбоку пятно от краски. Я нечаянно ему на сапог опрокинул банку, когда он забор красил тетке Маше.

       Машка давно Витьку прикармливала. Тетка Лена нахмурилась, сунула Кольке кусок хлеба:

– Иди, малец. Некогда мне, стирку затеваю.

       А сама огородами к Машке с разборками.

       Никто не знал, Колька простодушен до крайности либо хитер, как змей. Еще бывало, явится в гости и прямиком подойдет картинку поправит на стене или там книжку какую с полки вытащит полистать. А там заначка! И ни разу стервец не промахнулся! Мужики только зубами скрипели, перепрятывали и в дом старались Бедоносца не зазывать.

       Любил Колька петь, но пел всегда одну песню. Идет по улице, голосит: «У кошки четыре ноги, позади у нее длинный хвост…» Может, слова ему нравились, а может, нравился одноглазый Мамочка из «Республики Шкид», певший эту песню.

       «Бедоносец идет!» – окна захлопывались, калитки прикрывались.

      Колька отношение чувствовал и умело обстановку нагнетал. Тех, кто его не любил, посещал регулярно. Искоса наблюдал. Воспитывал в родственниках христианское терпение.

       Один из дядьев однажды не выдержал Колькиных закидонов, а может, из-за того, что тот утопил в колодце новое ведро, и надрал ему уши. Колька посмотрел в глаза дядьке и тихо пообещал:

– Сожгу гада!

      Дядька боднул головой воздух и угрожающе прошипел:

– Ах ты, щенок! – но руку не поднял.

       Ночью Колька проснулся и поскакал по своим мальчишечьим делам в дощатую будку в огороде. Услышал шепот, доносившийся из комнаты:

– Слышь, встал. Ты спички-то спрятала? – дядька караулил Кольку, не спал.

       Жена зашебуршала:

– Не трогай ты его, спалит ведь и вправду. Нам теперь месяц его караулить?

      Колька понял, что ему поверили и приняли всерьез.

– Дураки, – сам себе сказал Колька и нарочно зашуршал бумагой, загремел поленьями в сенцах.