Возвращение к себе

Пыль пахнет временем. Анатолий стоял на пороге собственной прошлой жизни, и этот запах ударил в нос, заставив сглотнуть ком в горле. Семь лет. Две тысячи пятьсот пятьдесят пять дней его не было здесь, в этой трёхкомнатной хрущёвке, пахнувшей старыми книгами, яблочным пирогом, который пекла мать, и лаком для моделей. Теперь пахло только пылью и затхлостью.

Он бросил на пол рюкзак с жалкими пожитками, данными ему при освобождении. Звук получился глухой, бессмысленный. Такой же, как и всё снаружи. Город за окном изменился, вырос новыми стеклянными башнями. Он видел их из автобуса. Они были похожи на стерильные, бездушные кристаллы. А здесь, внутри, время остановилось. Замерло, как самолёт в зоне турбулентности, и не могло ни двинуться вперёд, ни рухнуть вниз.

Его взгляд упал на запертую дверь балкона. Там, за грязным стеклом, угадывался контур старого кульмана, накрытый полиэтиленовой плёнкой. «Мой командный пункт», – с горькой усмешкой подумал он. Целый мир помещался на этом листе ватмана. Мир, где всё подчинялось законам Ньютона и Циолковского, а не уголовному кодексу.

Он прошёл в свою бывшую комнату. Всё было так, как он оставил. Постер МиГ-29 с пожелтевшими краями. Полки, заставленные книгами по аэродинамике и сопромату. Он провёл пальцем по корешку, оставив на пыли жирную борозду. «Сопромат. Сопротивление материалов. А я не смог оказать сопротивления. Сломался».

Инстинкт выживания, отточенный за решёткой, требовал навести порядок, обжить территорию. Начать с хлама. С антресолей он стащил картонную коробку, надписанную его рукой: «Мои проекты». От неё пахло детством.

Сверху лежали старые фотографии, значок «Юный авиамоделист», а под ними – толстая тетрадь в чёрной клеёнчатой обложке. На ней был изображён стремительный контур самолёта, чьи крылья сливались с корпусом, а под ним было выведено с гордой небрежностью: «АТАКА-М. Многоцелевой высокоманевренный аппарат. Расчёты и чертежи. Анатолий Вершин, 15 лет.»

Он сел на пол, прислонившись к кровати, и открыл дневник. Страницы пожелтели, но чернила были всё ещё яркими. Сложные формулы, графики, эскизы крыла, расчёты нагрузки на фюзеляж. Это не были каракули мальчишки. Это была работа вдумчивого, педантичного инженера, одержимого идеей. На полях пестрели пометки: «Проверить по Циолковскому!», «Коэффициент лобового сопротивления – пересчитать!», «Спросить у Павла Сергеевича про вихреобразование».

И лозунг, его личный, детский девиз, выведенный на первой странице: «Истина – в расчёте!»

Анатолий сглотнул. В горле снова встал ком. Но на этот раз не от пыли. От стыда. Стыда за этого мальчишку, который верил, что мир можно описать красивыми формулами.

– Наивный идиот, – прошипел он, и его голос, грубый от семи лет молчания в шуме камеры, прозвучал оглушительно громко в тишине комнаты. – Ты думал, что мир держится на законах физики? Нет. Он держится на одной-единственной формуле: сила власти равна объёму лжи.

Он швырнул тетрадь на пол. Она шлёпнулась о линолеум, и из неё вылетела пачка пожелтевших чертежей, разлетевшись веером.

В этот момент лампочка на потолке померкла, моргнула раз, другой, и погасла. Комната погрузилась в серые сумерки позднего вечера. Анатолий вздрогнул, инстинктивно вжавшись в стену. В тюрьме внезапное отключение света всегда предвещало неприятности.