Ранняя весна прощанием, прощанием запахла

Снова не весна, снова только оттепель.

Снова показалось, и старою мелодией

Меня манит тропа, но глаз не подниму

На дом, в котором Ты живёшь. Не знаю, почему…

Клятвы на бумаге, до скуки надоевшие,

Яблоки в саду, немного не дозревшие…

Снова только оттепель, снова не весна,

Снова ночь бессонна, лунна и холодна.

Вот, мы снова здесь, но снова всё видение, И в озере дрожит алое отражение.

Не верю! Ухожу. Луна кровит сиянием,

И ранняя весна

Прощанием,

Прощанием

Запахла…

Как обычно люди, не в первый раз расставаясь навсегда, начинают свои последние письма? Со слова “здравствуй”?

Здравствуй. Здравствуй в последний раз.

Вы сожгите это письмо, пообещайте мне, непременно после прочтения сожгите. Ведь я знаю Вас, Вы будете годами перечитывать его и выдумывать скрытые смыслы там, где их не было или уже не останется, а даже если смысл действительно найдётся, он не будет иметь значения больше, и Вы поймёте, что, чтобы осознать лежавшие на поверхности вещи, Вам пришлось заплатить самым дорогим – временем, и Вы его потеряли. Я думаю, Вы всё же ослушаетесь меня. Вы снова читаете это. И только сейчас Вы поняли.

Потеряли. Полагаю, сначала, начав читать впервые, Вы рассердитесь, швырнёте письмо, куда подальше, и будете жить в обмане, что забыли о нём, но однажды случайно вспомните обо мне, в памяти Вашей злости уже не останется, и Вы будете снова и снова скользить дрожащими глазами по столь не полюбившемуся Вам почерку.

Снова не весна, снова только оттепель. До жути не люблю вновь замёрзшую улицу после кокетливых первых ручьёв. Мне напоминает это, знаете, о чём? О том, что в юности мы даём себе обещания, говорим другим клятвы, судьбе или Богу кажущиеся лишь поводом для смеха. Я шла сегодня по ледяной тропинке у нашего, нет, Вашего дома, но не смогла поднять глаз на него больше. Почему? Не знаю, почему… Я врала Вам, знаете? Я врала, что выбросила Ваши письма. Ни одно из них на самом деле даже не помято. Я перечитывала их и вспоминала, как криво сидели Вы за столом, когда писали ночью при свете танцующей свечи, поправляя без конца кривоватые очки, увеличивающие Ваши и без того огромные глаза, и раздражали меня своим постоянным кашлем. Удивительно, столько лет мы с Вами жили вместе, а первое, что я вспоминаю, думая о Вас, – это кашель. В озере отразилась кровавая луна, я видела её такой впервые. Она прощалась вместе со мной с этими местами. Мы встретимся с ней снова уже дома, луна знала это, и в ноздри мне впился запах ранней весны – запах прощения и прощания.

Поймите меня верно, я умоляю Вас! Поймите… О большем могу ли я просить, имею ли право? Не прощайте меня, если в сердце Вашем милости ко мне не найдётся, но только лишь поймите меня. Как женщину. Которая любила. Любила любовью, отравившей её саму. Через три часа я сяду в поезд, и он увезёт меня обратно в Неаполь, – туда, где нет такой отвратительной зимы, и солнце светит не раз в неделю… В Вашем, теперь уже в Вашем городе тяжело верить в существование моря и голубого неба. Всё это кажется далёким сном. Я слишком долго вдыхала туманы этого … хотела написать “ненавистного города”, но разве могу я действительно ненавидеть то единственное, что связывало нас? Единственное, что осталось? Ведь даже страны, в которой мы жили, на самом деле больше нет.