Роман в четыре руки

Как только старший сын сообщил Жеке, что бабушка Полина попала в реанимацию, она собралась меньше, чем за неделю. На самом деле она собралась за три дня, но перед этим был намечен переезд с одной квартиры на другую, пришлось задержаться еще на два дня, в которые младший сын тоже решил ехать к бабушке. Вместе с младшим сыном они перевезли вещи со старой квартиры и расставили их по местам на новой быстро, неутомимо, молча и без сна.

С момента сообщения, она впала в шок, похожий на тот, который пережила однажды, когда младший трехмесячный сын заболел корью до прививки и не мог глотать даже воду. Она тогда как бы внутренне замерла и перестала есть, пить и спать, непрестанно развешивала по квартире мокрые простыни, чтобы увлажнить воздух для дыхания младенца, выполняла все требования врача и вся превратилась в неусыпный локатор состояния ребенка – и день… был зимний ясный день за окном, врач приходила делать уколы на дом… и ночь, и еще день. На вторую ночь её организм не выдержал, и она уснула у кроватки сына. В смертельном ужасе она проснулась среди ночи, рванулась к ребенку – и увидела, что он тихо и ровно дышит, и личико у него отдохнуло от болезни. Кризис прошел. Она отмерла – и тут же уснула мертвым сном.

Второй раз она пережила такой же шок лежа в больнице, когда ей сообщили, что старшего восьмилетнего сына госпитализировали в ту же больницу с менингитом и он находится без сознания. Она замерла. По состоянию здоровья её не допустили к инфекционным больным, но рассказывали, что именно происходит с её ребенком и как врачи за ним ухаживают. Её отвезли на коляске к детскому отделению и издалека через проем двери показали, как на кроватке лежит её сын, он даже двигал ручкой, но движения были бессознательные. Только через неделю опасность миновала – и она отмерла. Время снова побежало.

Теперь, готовясь к отъезду, она старалась ничего не забыть, и пришлось переделать массу дел. Она их выполняла организованно, четко, скрупулезно, быстро, согласно своему характеру. Но собрать чемодан оказалось самым сложным. Он стоял открытым три дня, пока она складывала в него вещи и вынимала, пытаясь предвидеть, что именно может понадобиться, но сознание рассеивалось. И она снова складывала в него вещи и опять вынимала, и закрыла его с отчаянием в последнюю минуту, понимая, что сталкивается с таким затруднением первый раз. В итоге уже в Москве оказалось, что она не взяла самого главного.

Ольга позвонила и на этот раз, сказала:

– Поздравляю с рождением, как вы там, что пишет Жека, пишет ли? – Сказала, что у них в доме всё более или менее терпимо, дети работают, внуки подрастают, вот только с деньгами всё хуже и хуже, очень дорогими стали продукты, но ничего не поделаешь, пока руки, ноги, голова работают, живы будем – не помрём, надо перемогать. – Ты тоже уж держись, – сказала Ольга, – не боись, не болей.

– Славе твоему дорогому, – почему-то не совсем к месту поторопилась вставить Полина между своими ответными «да, да, спасибо, дорогая, да, да», – Славе твоему не забудь отдельный передать привет, скажи ему, что мы всегда с теплом его вспоминаем, что любим его… да, да, будь здорова.

Полина начинала в ответ частить, потому что жалела, что Ольге придётся за долгий разговор платить. Ольга улавливала это, прямо и говорила: «Не торопись, раз в год можно и разгуляться немного. Если ничего особого не случится, через год снова тебя поздравлю». Ольгины простые слова, в которых всегдашнее её благоволение ко всему и вся, непритязательные её, неизменно спокойные, интонации действовали на Полину прямо-таки целительным образом, словно во всём её московском доме прибывало домашности, родства, бытовой упорядоченности, флюидов надёжности. Казалось даже, что по всей квартире поплыли замечательные запахи – до сверкания отмытого пола, источающего пенную чистоту сохнущего белья и – ни на что иное не похожий аромат вынимаемого из кипящего масла на огромное длинное блюдо золотистого хвороста, еще не присыпанного слегка сахарной пудрой, который умела печь только Ольгина мать, Полинина тётка.