Кровавое Дело Родового Завета
Воздух в Лаосском городе был густым и сладким, пах сандалом, сушеными травами и дымом от далёких жаровен. Здесь, в стороне от золоченых палат и змеиных интриг Запретного города, Лон Шаорань наконец мог дышать полной грудью. Его новое пристанище больше походило на лавку алхимика, чем на жилище знатного мужа: повсюду висели связки неведомых растений, на столе стояли склянки с отварами, а в углу, на грубом деревянном стуле, покоился его эрху.
Именно за этим инструментом, извлекая из двух струн тоскливую, пронзительную мелодию, он и застал приход Цзюнь Вэя.
Друг детства возник на пороге как призрак. В его обычно ясных и спокойных глазах стояла такая буря, что Лон Шаорань мгновенно умолк, замерзнув в середине такта.
«Цзюнь Вэй?»
Тот вошел, не снимая уличной обуви, что было немыслимо для человека его воспитания. Его дорогой шелковый халат был в пыли, волосы растрепаны ветром.
«Шаорань, – голос гостя был хриплым, будто он не спал несколько ночей. – Мне нужна твоя помощь. У меня больше нет ни к кому обратиться».
Лон Шаорань молча отложил эрху и жестом пригласил друга сесть, пододвинув к нему чашку с еще теплым чаем. Цзюнь Вэй отпил глоток, машинально, не чувствуя вкуса.
«Она исчезла. Лань Хуа», – выдохнул он, глядя в стену, словно видя там её образ.
«Лань Хуа?» – переспросил Лон Шаорань, нахмурясь. Имя было ему знакомо. Горничная-китаянка, служившая старому хозяину Хуа, отцу Цзюнь Вэя. Говорили, девушка была не только красива, но и умна, умела читать и писать, что делало её уникальной в своем положении.
«Да. Три дня. Как в воду канула». Цзюнь Вэй сжал кулаки, его костяшки побелели. «Я обыскал всё – усадьбу, сады, окрестные улицы. Никто не видел, никто не слышал. Она просто испарилась».
«Может, сама ушла? У неё был жених? Семейные проблемы?» – предположил Лон Шаорань, его сыскной ум уже начал перебирать версии.
«Нет!» – ответил Цзюнь Вэй с такой резкостью, что это выдавало его личную заинтересованность, выходящую за рамки хозяина и слуги. – «Лань Хуа не была бы так безрассудна. Она… она была предана нашей семье. Всё было в порядке».
Он замолчал, собираясь с мыслями, а потом поднял на друга горящий взгляд.
«Я уверен, это они. Клан Ли или, может быть, Чжоу. Они знают, что после смерти отца наша усадьба уязвима. Они похитили её, чтобы опозорить меня, бросить тень на наш дом. Распустят слухи, что я, новый хозяин, не смог защитить даже служанку своего отца, что во владениях Хуа творятся беззаконие и разврат. Они хотят подорвать мои сделки, унизить нашу честь».
В его словах была горькая правда. Дворцовые интриги были детскими играми по сравнению с жестокими клановыми войнами пекинской знати. Честь и репутация значили здесь всё.
Лон Шаорань наблюдал за другом. Видел не просто гнев подозревающего хозяина, а подлинное, глубокое отчаяние. Это была не уязвленная гордость аристократа. Это была боль человека, потерявшего кого-то дорогого. И в этой боли не было фальши.
Цзюнь Вэй, всегда такой сдержанный и невозмутимый, сейчас был на грани. Его мрачность и подавленность шли из самого сердца.
Лон Шаорань медленно поднялся. Он подошел к столу, взял одну из засушенных трав – веточку полыни, известную своей горечью и ясностью, которую она дарит уму. Он растер её между пальцами, вдохнул резкий аромат.
