И я только начал страдать

Шум офиса был белым шумом, ровным гулом, в котором тонули отдельные слова и смех. Лев стоял у кофейного аппарата, наблюдая, как коричневая струйка наполняет его белую керамическую кружку. Он всегда брал с собой свою кружку, не доверяя безликому пластику одноразовых стаканчиков. В этом был маленький, никем не замеченный акт сопротивления против всепоглощающей обыденности.

– Эспрессо, двойной, – сказал он баристе, девушке с розовыми волосами и уставшими глазами.

Она взяла кружку, не глядя на него, налила кофе и протянула обратно. Ее взгляд скользнул где-то мимо его плеча, в сторону за его спиной, где кто-то громко звал кого-то по имени. Лев взял кружку. «Спасибо», – сказал он ей в спину, но она уже повернулась к следующему клиенту.

Он был невидим. Не в буквальном смысле, конечно. Его физическое тело занимало место в пространстве, отбрасывало тень. Но его присутствие, сама его сущность, казалось, не оставляла следа. Он был как пылинка на поверхности вселенной – есть, но ни на что не влияет.

Возвращаясь к своему рабочему месту – открытому пространству с серыми перегородками, – он услышал обрывки обсуждения нового проекта «Атриум». Его проект. Вернее, его идея, которую он высказал на прошлом планерке, пока все листали телефоны.

– …и мы сделаем стеклянный купол, – с огнём в глазах говорил Сергей, его коллега, окруженный несколькими архитекторами. – Свет будет падать под идеальным углом, создавая ощущение парения. Это будет сердцем всего комплекса.

Лев остановился в шаге от них. Он смотрел на оживленное лицо Сергея, на кивающих слушателей. Это были его слова. Почти дословно. Тот самый образ, который он с трудом сформулировал, пока начальник, Дмитрий Сергеевич, смотрел в окно.

Он сделал глоток кофе. Горький. Холодный. Он простоял слишком долго у аппарата.

– Лев, идея-то гениальная, – хлопнул его по плечу Сергей, заметив его. – Я ее, конечно, немного развил, структурировал. Но зерно – твое. Молодец.

«Зерно», – повторил про себя Лев. Его роль в жизни – быть почвой для чужих зерен. Он кивнул, попытался изобразить что-то вроде улыбки и прошел к своему столу. Он не стал спорить. Что это изменит? Его имя все равно не прозвучит на презентации заказчику. Его «спасибо» уже растворилось в воздухе, как и его присутствие.

Дом встречал его тишиной. Не мирной, а тяжелой, густой, как сироп. В прихожей горел свет – Маша уже дома.

– Привет, – сказал он, вешая куртку.

Из гостиной доносятся звуки телесериала. Маша лежала на диване, уткнувшись в телефон.

– Привет, – ответила она, не отрывая взгляда от экрана. – Ужин в холодильнике. Разогрей.

Он прошел на кухню, достал тарелку с пастой. Разогрел в микроволновке. Монотонный гул прибора был единственным звуком, нарушавшим тишину. Он сел за стол один. Маша предпочитала есть перед телевизором.

Когда-то, в самом начале, все было иначе. Они могли часами говорить ни о чем, смеяться, строить планы. Ее глаза сияли, когда она смотрела на него. Теперь ее взгляд чаще всего был направлен куда-то сквозь него, как будто он был пятном на стекле, которое нужно просто проигнорировать, и оно исчезнет.

Он помыл тарелку, поставил на место. Подошел к дивану.

– Как день? – спросил он, садясь на край.

Маша вздохнула, оторвавшись на секунду от телефона.