Один шанс на двоих

ГЛАВА 1. Улыбка безумной жрицы

– Это невозможно! – молодой номарх отшвырнул свиток, который читал, и в сердцах ударил кулаком по подлокотнику резного стула. – Это совершенно невозможно!
Писец, который принёс вызвавший неудовольствие господина папирус, поспешно ткнулся лбом в полированные плиты пола.
– Половина! Даже если мы выгребем всё до донышка, не оставив ничего на посев, наберётся только половина!
Номарх прикрыл глаза ладонью.
От окна отделилась высокая статная женщина. Уже не молодая, но всё ещё красивая, она привычным жестом оправила тонкую ткань туники и, неслышно ступая, направилась к возвышению, где сидел раздосадованный молодой мужчина. По пути она легко толкнула ногой перепуганного писца и указала на выход. С плохо скрытым облегчением старик, позабыв про свои писчие принадлежности, пятясь, выскочил из комнаты.
– Всё не так плохо, сын мой, – мягко проговорила она.
– Куда уж хуже, матушка, – молодой номарх поднял голову. – Посмотри в окно. Великий Нил подарил людям невиданный разлив, но отступать не спешит. Ещё неделю назад на поля должны были выйти сеятели, но вместо тучных полей – вода… В воде не сеют и жнут, матушка…
– Но вода рано или поздно уйдёт, а поля станут тучными как никогда, – возразила женщина, – и всходы…
– Не успеют вызреть! – перебил номарх, позабыв о сыновней почтительности. – Как уже было в прошлом году. И в позапрошлом… Людям нечего будет есть.
– Фараон Усефаис, да будет он жив, цел и здоров, не оставит нас своей милостью…
– Фараон? – красиво очерченные губы молодого номарха искривила горькая улыбка. – Вон лежит милость твоего фараона!
Он дёрнул подбородком в сторону валяющегося на полу свитка и снова отвернулся. Женщина прикрыла рот ладонью и испуганно огляделась:
– Нет, Нахт, ты так не думаешь. В тебе говорит гнев. Злой дух шепчет тебе крамольные слова, но ты так не думаешь.
– Думаю, матушка, думаю! Я готов кричать об этом на всех перекрёстках! «Милость» фараона убивает мой народ!
– Тихо! – она стремительно пересекла комнату и, резко откинув завесу, выглянула наружу. А вернувшись, заговорила тише вечернего ветерка. – Молчи, сын мой… Гневом ты погубишь и себя, и свой народ быстрее, чем это сделает голод. И у стен есть уши, а у окон глаза.
– Это тоже относится к «милостям» фараона, матушка? – покачал головой молодой номарх, но голос всё-таки понизил. – Я не могу говорить громко в собственном дворце. Не могу дать зерна своему народу. За это я должен благодарить?
– Ты не властен над разливом великого Нила. Фараон Усефаис не может этого не знать. Он уже давал нам зерно.
– Давал. И мы расплатились за него полновесными таланами золота. Или ты забыла, куда пропали твои драгоценные уборы?
– Не забыла. Но голод не пришёл в дома Пер-Уаджет. Этого мне достаточно. Ты расскажешь фараону…
– Рассказал. Уже рассказал, в прошлом году, – молодой номарх прикрыл глаза, избегая смотреть на мать, и словно через силу продолжил. – В этом мы должны привезти налоги сразу за два года. Тогда Усефаис не услышал меня. Что будет сейчас?
Мужчина тяжело повёл плечами, вопреки традиции укрытыми широкой туникой. В городе говорили, что молодой номарх дал богам какой-то обет и потому одевается именно так. И лишь немногие, в том числе и его мать, знали правду.
Женщина положила узкую ладонь на плечо сына: