Ярмарка в Скарборо / Scarborough Fair - Дон Нигро

Ярмарка в Скарборо / Scarborough Fair

Автор

Страниц

15

Год

Моей историей будет монолог Черил, близкой подруги Бена Палестрины, студента при Университете штата Огайо. Черил, чувствуя, что ее связь с Беном ограничивает ее собственные возможности, решает поощрить его к тому, чтобы он оставил ее. Она осознает, что если Бен уйдет от нее, они смогут снова встретиться в будущем, на этот раз чтобы остаться вместе навсегда. Черил чувствует будущее и предсказывает Бену встречу с загадочной Трейси, которая произойдет в Массачусетсе. Это встреча станет фундаментом для первой пьесы, написанной Доном Нигро, великолепного «Морского пейзажа с акулами и танцовщицей».

Мои слова для Черил потоком льются из эмоций и искусства. Мы должны найти способы раскрыть характер и чувства Черил, чтобы зацепить зрителей и зажечь у них интерес. Добавлять нюансы и взаимодействие с другими персонажами поможет создать глубину и сложность в сюжете. Черил, бывалый университетский студент, может дополнить свою речь акцентом на свои цели и мечты, которые теперь могут осуществиться, если Бен отойдет. Она может выразить свою преданность и любовь к Бену, которые заставляют ее пожертвовать собственным счастьем, чтобы увидеть их будущее вместе.

И, конечно же, добавив свою индивидуальность и талант, я буду работать над физической интерпретацией Черил. Я буду учиться движениям и жестам, которые помогут мне передать эмоции персонажа и сделать его узнаваемым и запоминающимся. Я могу использовать голос и интонации, чтобы подчеркнуть ключевые моменты и усилить эмоциональную силу моего монолога.

Моя цель - создать поистине уникальный и запоминающийся монолог Черил. При помощи оригинальных деталей, эмоциональной интенсивности и своего таланта, я надеюсь вдохновить зрителей и позволить им погрузиться в удивительный мир "Морского пейзажа с акулами и танцовщицей", который создал Дон Нигро.

Читать бесплатно онлайн Ярмарка в Скарборо / Scarborough Fair - Дон Нигро

Дон Нигро

Ярмарка в Скарборо

© Переводчик Вебер Виктор Анатольевич

* * *

(ЧЕРИЛ, двадцати с небольшим лет, говорит из круга света, окруженного темнотой).

ЧЕРИЛ. Все начинается и заканчивается одиночеством. Именно это ты помнишь. Шагая ночью по Овалу[1] в одиночестве, в аду, где пары занимаются любовью на скамейках, в кустах, этот акт совокупления, плоть к плоти, момент проявления смерти, время, пожирающее все надежды. Это и есть воспоминание, или конец воспоминания, то, что есть любовь, или была, или будет, или никогда не была. Воспоминание моего голоса. Шагающее со мной по утрамбованной дорожке к красному каретному сараю, мои волосы вьются рыжизной в дожде. Моя плоть в свете свечи.

Весной особенно много самоубийств.

Ладно. Вот что я знаю. Однажды принцесса жила в башне. А напротив стояла другая башня, в которой жил принц. Только не могли они встретиться. Смотрели друг на дружку из окон, которые находились высоко-высоко. И за башнями протекала река, и с одной стороны находился огромный стадион, и она видела из окна все эти здания университета, словно сошедшие со средневековой картинки, тренировочные поля, библиотеку, Овал, прятавшийся за постройками и деревьями, и весной можно было шагать и шагать, до полного изнеможения, и попытаться заснуть, да только сон не шел.

Вечерами ты спускался в подвал своей башни, где жарили гамбургеры и картофель-фри, и запах подгорающей плоти возбуждал, и теплые весенние вечера, и звуки из музыкального автомата, «Битлс», «Стоунс», «Мамас-и-папас», музыка и почерневшая плоть, горели в твоей душе, и я была Дьяволом в синем платье.

Каждую ночь у нас проводились пожарные учения и звучала тревога, потому что какая-то бедная безумная девушка что-то сожгла в башне, и поскольку во время учений и при тревоге пользоваться лифтом запрещалось, нам приходилось спускаться на двадцать лестничных пролетов, все девушки в халатах и ночных рубашках, одна с очень длинными волосами, как у кузена Итта в «Семейке Адамс». Мне это нравилось. Мне нравилась опасность, и ночная доступность всех этих юных тел, сбившихся в кучку на холодной автомобильной стоянке весенней ночью, и в эти драгоценные моменты, пока продолжалось учение, я чувствовала себя и менее одинокой, и более. Мне становилось грустно, когда все заканчивалось и всем приходилось подниматься на верхние этажи, и я оказывалась в постели одна. В таком огромном университете, с таким множеством людей – и одна.

И каждый день я ходила на лекции, некоторые проводились в огромных аудиториях, некоторые читали люди с телевизионных экранов, а охране здоровья нас учили глубокий старик и глубокая старуха с пленки, которую вставляли в видеомагнитофон. И сидели мы в крохотной комнате, на стульях, предназначенных для эльфов, пока студент-китаец выпускного курса, едва говоривший на английском, пытался сделать перекличку. Никто его не понимал, руки поднимали все, а он так злился, что я испугалась, а не взорвется ли у него голова. Это было до слезоточивого газа и длинного ряда солдат с примкнутыми штыками перед домом из красного кирпича и вдоль Высокой улицы, девушек в обтягивающих топах, без бюстгальтеров, неровных тротуаров, книжных магазинов, запаха книг. А потом я нашла тебя.

«Ты пришел на эксперименты?» – спросила я. – Я думаю, эти люди – фашисты. – И я говорила правду. Всю кафедру психологии подмяла под себя банда фашиствующих бихевиористов. – Они превращают нас в морских свинок для своих экспериментов или мы не можем сдать психологию, а без сдачи психологии нет никакой возможности покинуть это место. Это ничем не отличается от рабства, от призыва в армию. Мы целиком и полностью в их власти. Вдруг они затащат меня в какую-нибудь старую лабораторию и заставят полностью раздеться или что-то еще? Они – фашисты, мы – их лабораторные крысы».