Люди театра / Theatre’s People

(Свет падает на СТАРОГО ПРОДЮСЕРА[1], мужчину преклонного возраста, с седыми волосами, бледного, худого, по виду, тяжело больного, очень хорошо одетого. Он сидит в кресле на пустой сцене. Выглядит и говорит, как джентльмен, поэтому, когда разражается проклятьями и ругательствами, выглядит это особенно неожиданно, резко отличается утонченных манер, которые видны невооруженным глазом. У него хорошо развитое чувство юмора и взрывной характер. Он вспыхивает, как порох, потом успокаивается, никуда не уходят только мрачный фатализм и твердая решимость взять верх над всеми, кто ему противостоит).

СТАРЫЙ ПРОДЮСЕР. Как мне работалось с Питером Бруком? Понравилось ли мне работать с Питером Бруком? Ты[2] сидишь здесь, во всей своей самонадеянности гребаной юности, на грани того, чтобы упустить величайший и, возможно, единственный шанс в твоей гребаной жизни, и это все, о чем ты можешь спросить? Понравилось ли мне работать с Питером Бруком? Ты так легко сдаешься, после всего, через что мы прошли, всего, ради чего работали, всех этих гребаных унижений, на которые я соглашался, чтобы помочь тебе, звонил тому, умолял этого, ставил мою гребаную репутацию на эту чертову пьесу, после всего, что я сделал, потому что верил в тебя, верил, что это чертовски хорошая пьеса, лучше девяноста процентов того дерьма, на постановках которого я разбогател, и все, на что тебя хватает, так это спросить, понравилось ли мне работать с Питером Бруком? Да кого волнует это Питер гребаный Брук?

Что, по-твоему, все это значит? Ты думаешь, причина в деньгах? Ты думаешь, я всю свою гребаную жизнь занимался этим, потому что хотел разбогатеть? Я мог разбогатеть, когда мне этого хотелось. Я становился богачом уже не упомню сколько раз, потом терял все, возвращал и снова терял. Меня интересовали не деньги. Меня интересовала борьба. Я люблю бороться. Чтобы показать этим ублюдкам. Чтобы показать этим ублюдкам, что я могу победить. Чтобы взять над ними верх. Это война. Не обманывай себя. Театр – это не танцы-шманцы с поцелуями и объятьями. Театр – это война. Война. Смертельная борьба. Без правил. Только хитрость и безжалостное стремление перерезать другому парню глотку от уха до уха. С улыбкой на лице, в начищенных туфлях и с гребаным триумфальным маршем в сердце. Так всегда было. И всегда будет.

Но теперь все выглядит иначе. Или, может, я старый и уставший. Я вернулся в это место, хотя уже на гребаной пенсии и живу в полумертвом Мендочино, и все по-другому, странное, непонятное, как сон. Я не знаю, в чем дело. Все то же самое, но при этом и нет. Я старый, я уставший, но все равно хочу показать этим ублюдкам. Я по-прежнему собираюсь быть великим стариком этого гребаного нью-йоркского театра. Я собираюсь выиграть. Я собираюсь выиграть. И меня не остановить. Ты понимаешь? Ты понимаешь, что это означает? Выиграть в этом месте? Ты не знаешь. Не имеешь ни малейшего понятия, что это означает, так?

Мой отец продавал билеты на Таймс-Сквер. Целыми днями, даже под проливным дождем, ходил взад-вперед по Сорок четвертой улице, втюхивая билеты. С одиннадцати лет я ему уже помогал. Знал каждое шоу, каждого актера, каждую чертову шлюху на Бродвее. Стал продюсером в девятнадцать. Разбогател к двадцати пяти. Разорился в тридцать пять. Вновь разбогател в сорок. Даже сейчас, когда люди видят, что я вхожу в ресторан, они встают. Некоторые по привычке. Другие – из страха. Большинство – от искреннего уважения. Они уважают меня как тираннозавра. Поэтому не вешай мне лапшу на уши с этим ханжеским трепом о меркантильности. И не доставай меня художественной цельностью. Я знаю все о художественной гребаной цельности. Я с ними работал, со всеми великими, святыми и грешниками, мудрейшими и дураками, богатыми и бедными. Какое только дерьмо не валилось мне на голову. И вот что я тебе скажу, сынок. Слушай меня внимательно, потому что это гребаная истина. Я пытаюсь спасти твою жизнь. Нельзя быть девственницей и шлюхой одновременно. Если хочешь выиграть, нужно сыграть в эту игру, а если вступил в игру, долго гребаной девственницей ты не останешься, а раз стал шлюхой, лучше быть шлюхой богатой и успешной. Слушай меня. Я говорю правду. Я говорю честно и откровенно. К этому нельзя просто повернуться спиной. Это громадина. Это Бродвей. Единственное такое место в мире. Центр гребаной вселенной. Так почему, скажи на милость, ты хочешь уехать отсюда в гребаную глухомань и работать с бестолковыми театральными провинциалами? Ты слишком хороший драматург, чтобы растрачивать свое время, якшаясь с гребаными дилетантами. Я говорю не о какой-нибудь чертовой коневодческой ферме в Кентукки. Я говорю о профессиональном театре. Я говорю о величайшем театре этого мира. Господи, я говорю о Бродвее. Ты меня слушаешь? Да что, черт побери, с тобой такое?