Море в тот день не было ни яростным, ни спокойным. Оно дышало, как огромное, усталое существо. Солнце, уже склонившееся к закату, рассыпало по воде миллионы золотых осколков, а ветер, соленый и настойчивый, нес запах водорослей и бесконечных далей. И посреди этого вечного движения, прямо на влажном песке у кромки прибоя, стоял он – старый, чуть облезлый рояль. Казалось невероятным, что он здесь, что его не утянула в свои объятия прошлая волна. Но он стоял. Упрямо.
А на скрипучем табурете перед ним сидела она. Девушка. Льняное платье, давно потерявшее первоначальный цвет, облегало хрупкие плечи. Темные, почти черные волны волос, вырвавшись из небрежного пучка, отчаянно танцевали с ветром. Он трепал их, наматывал на ее шею, заглядывал за воротник, но пальцы девушки, тонкие и сильные, не обращали на это внимания. Они жили своей жизнью на пожелтевших клавишах.
Звук. Он рождался здесь, в этом странном союзе дерева, струн, человеческого духа и морской стихии. Не громкий, но пронзительный. Не веселый, не печальный – душевный. Это было что-то глубокое, как само море перед ней. Мелодия лилась, то взлетая трепетными трелями, как чайка над волной, то опускаясь в густые, вибрирующие басы, напоминающие гул прибоя в гроте. Это была музыка самой тоски, самой надежды, самого упрямого стремления быть услышанным вопреки всему.
Он наблюдал за ней уже минут десять, замерший в нескольких шагах, словно боясь спугнуть видение. Мужчина с потрепанным дорожным рюкзаком и фотоаппаратом на шее. Он пришел сюда за закатом, за тишиной, а нашел… это. Музыку, которая врезалась в сердце острее любого пейзажа…
Волна, чуть нахальнее предыдущих, добралась до ножек рояля, облизнула песок вокруг и дотронулась мокрой прохладой до ее босых ног. Девушка слегка вздрогнула, но пальцы не остановились. Они дрожали – от напряжения, от холода, от невысказанного, что выливалось в ноты. Эта дрожь была видна даже на расстоянии. Казалось, следующая волна, чуть сильнее, смоет и ее, и рояль, и эту хрупкую красоту звука. Но пальцы играли. Играли, будто от этого зависело все.
Он не выдержал. Сделал осторожный шаг вперед, стараясь не скрипеть песком. Звук рояля накрыл его, как теплая волна. Он остановился чуть сбоку, вне ее поля зрения, если бы она подняла глаза. Но она не поднимала. Ее мир был ограничен клавишами, морем внутри и морем перед ней.
Еще одна волна. На этот раз выше. Вода с шумом обрушилась на песок, брызги долетели до клавиш, до ее платья. Девушка вскрикнула тихо, от неожиданности, и… замерла. Пальцы зависли над клавишами. Музыка оборвалась, оставив после себя только шум ветра и вечный гул прибоя. Она медленно повернула голову. Глаза, огромные, цвета штормового моря, встретились с его взглядом. В них не было испуга, скорее – удивление и глубокая, недетская усталость
Он (тихо, почти шепотом, боясь разрушить тишину после музыки): Извините… Я… Я не хотел мешать. Это было… невероятно.
Она (смотрит на него, потом на море, потом снова на клавиши. Голос низкий, немного хрипловатый, как после долгого молчания): Мешать? Здесь мешать некому. Только ему. – Она легонько коснулась крышки рояля ладонью. – И волнам.
Он: Зачем?.. – Он махнул рукой в сторону наступающей воды. – Здесь же… Он же… – Он не нашел слов, чтобы описать абсурдность и опасность ситуации. Рояль в прибое!
