Вуайерист

Чеслава стоит в сумраке коридора и разглядывает себя в старом потускневшем зеркале, висящем на стене в овальной раме. Чеславе очень нравится это скучное темное платье и белый фартук с кружевной отделкой по краям. Ей нравиться играть в маленькую горничную-неумеху, которую то и дело наказывает строгая хозяйка. Это одна из ее любимых грез, и таких грез в маленькой головке Чеславы великое множество. Словно коробки с кинопленкой они стоят на длинных стеллажах в потайном комнате, спрятанной в похожем на темный путаный лабиринт сознании Чеславы. Вот, к примеру, совсем простенькая история, в которой Чеслава и семеро мужчин после кораблекрушения попадают на необитаемый остров. Мужчины разного возраста и цвета кожи, начиная со стройного белокурого мальчишки и заканчивая седобородым, но еще крепким старцем… А в другой истории Чеслава попадает в сырые застенки средневековой инквизиции. Монахи в черных рясах грубо срывают с панночки одежды и нагую, и дрожащую от стыда и страха растягивают на дыбе. Один из братьев с худощавым и строгим лицом берется за длинный хлыст. Тяжело дыша, Чеслава висит на дыбе и смотрит, как монах замахивается хлыстом. У него красивые руки с тонкими длинными пальцами… Или вот еще одна греза – Чеслава живет в каком-то большой городе, например, в Гданьске, и поздно вечером возвращается с работы. Несколько мужчин, от которых сильно пахнет вином, останавливают её в темном переулке и отбирают сумочку с деньгами. Чеслава получает пару оплеух, от которых у нее звенит в голове. Панночку заставляют встать на колени на грязную мостовую. Лиц мужчин не видно в темноте, один держит Чеславу за волосы, а другой, пьяно ухмыляясь, расстегивает ширинку… А еще у Чеславы есть грезы о древней Греции и весталках, об английском пансионе для благородных девиц, о незнающих жалости морских пиратах, и восточном гареме…

Из старого зеркала в овальной раме на Чеславу смотрит худенькая невысокого роста панночка. У панночки бледное лицо, острый маленький нос и тонкие брови, её черные вьющиеся волосы коротко подстрижены. Она кажется девочкой-подростком, но выдают Чеславу светлые, точно льдинки глаза, наглые и шальные, с какой-то похотливой мечтательной поволокой. Чеслава не может сдержать улыбку, она думает, что похожа на кота, который сидит перед миской с жирной сметаной.

Ей нравится этот старый бревенчатый дом, стоящий на краю соснового бора на отшибе за рекой. Ей нравится хозяйка – высокая дородная дама лет сорока с миловидным лицом и большими карими глазами. Рядом с пани Фелицией Чеслава робеет и чувствует себя маленькой девочкой. Грезы словно назойливые мотыльки принимаются кружить вокруг Чеславы и застят ей свет. У неё заплетается язык, руки становятся неловкими и вот уже чашка с кофе летит на пол и разбивается на дюжину белых фарфоровых осколков. Ах, сколько раз Чеслава представляла, как пани Фелиция велит ей задрать платье и хорошенько отшлепает неловкую горничную крепкой ладонью. Чеслава вертится на полных круглых коленях хозяйки, мычит сквозь стиснутые зубы, а звонкие шлепки обжигают ее маленькие круглые ягодицы. Увы, эта греза Чеславы так и не сбылась. Наказывать горничную пани Фелиция поручила Грасе. Это долговязая худая девица с задумчивыми зелеными глазами и русой косой по пояс служила в доме пани Фелиции, наверное, с дюжину лет. Обычно Грася отводила Чеславу в чулан во дворе и там на лавке наказывала розгами. От порки прутьями Чеслава становилась сама не своя, единственное, о чем панночка беспокоилась, это как бы не перегнуть палку с битьем посуды и прочими шалостями, чтобы пани Фелиция ненароком не выставила ее из дома. Грася, чистая душа, жалела Чеславу, но все же довольно больно её стегала. Грася даже не догадывалась, какое острое, похожее на нестерпимый зуд наслаждение получает Чеслава, вертясь на скамье в этом темном и пыльном чулане. Да эта скамья для Чеславы была словно медом намазана! А сколько было сладости вскоре после порки стоять голой возле зеркала и разглядывать припухшие лиловые следы от прутьев и касаться их кончиками пальцев. Или каково было Чеславе срезать садовыми ножницами ивовые прутья и счищать с них листья, а самой думать, что, может быть, уже нынешним вечером этими самыми прутьями ее снова будут пороть. Ладони становились горячими и влажными, и её маленькое взбалмошное сердце принималось часто-часто биться в груди…