Вонь

Валериана стояла и воняла. Вчера она имела тёмно-коралловый оттенок и всей своей раскидистостью головной части, стройностью стебля, напоминала древнего океанического строителя островов. Позавчера пушком покрывал её розоватый налёт, а в глубине соцветий жили последние крохотные белые цветочки-звёздочки. Те, что покрывали валериану три дня назад наполовину, а четыре дня назад полностью, как невесту. Неделю назад она имени не имела, стоя на зелёной ножке между цикорием и расторопшей. Ждала меня все дни своей жизни. Чтобы я сфотографировал, опознал её и впервые произнёс имя – Валериана. Не знаю, кто больше от того удивился. Само растение или я. В поле, цветущая, с невидимым мне горьким корешком и без документа с таксономическим наименованием, валериана тянулась к солнцу неузнанной. Ничто в ней не выдавало лекарственности и того налёта книжного образования, что приказывал мне удивляться и поражаться, тому что я нашёл. Подивившись вдоволь, я при ней остановился. Совершил фотографирование, погуглил, срезал чёрным лезвием неблестящего выкидного ножа. Ведь сюрприз этот повторялся. Было мне не ново уже целое лето узнавать цветущее, испускающее семена, называть и запоминать, и так, разнообразить мой утренний досуг. И срезать. Я познакомился с валерианой после цикория, буквицы, чертополоха, василька лугового, очитока, после всех по очереди цветущих, меняющих оттенок поля каждые полторы недели лета. И всё это тащил в свой дом. Только валериана удивила меня дважды. Из других сорванных и отнесённых в жерло пустой бутылки каминной комнаты. Из всех. Дубль удивления. Валериана сначала абсолютно не пахла. Не выкидывала тот запах, что я ждал, сверившись с детскими воспоминаниями о маминой аптечке. Со взрослыми воспоминаниями о бабушкиной аптечке. Удивительно не испускала ароматный дух. Но затем, валериана, сухая и коричневая, начала вонять. Септиком, смертью, ядовитой травой. Второе удивление было таким же перцовым, таким же дерзким. Прочие сухостои упокоились в мусорном ведре, но эта стояла, вечная как Сбербанк, стояла и воняла. Выбрасывать её за внешнюю некрасоту не было повода, выкидывать было не за что. Грациозный коралл обращал на себя внимание. Но всё же бывшее живое переехало сначала на подоконник, затем на верх холодильника, на второй неделе в отдалённый угол необжитой комнаты, что в жирные времена планировалась как кинотеатр. Двойное удивление. Сперва в том, что ожидаемого запаха нет. Далее в том, что он появляется хуже и тяжелее, чем можно было вообразить, когда уже привык, что запаха нет.

Изучив поле буквально вдоль и поперёк, следуя через высокую плохопролазную траву за тонкой дорожкой оставленной Псом, я стал ботаником-самоучкой. Школа, ВУЗ, стыдно вам. Одно поле и одно любопытство дали мне ботаники больше, чем ваши шестнадцать лет специально разработанных и одобренных федеральных образовательных программ. Стыдно так учить, стыдно так использовать бумагу из дерева и мозги учеников из клеток. Пёс исчез из поля зрения, но я не стал волноваться, а принялся за работу. Принесённые перчатки лезли на пальцы, корзинка расположилась на земле. У конца поля, у кромки леса, у просеки, что вела к заброшенному пионерскому лагерю, душил худое высокое дерево дикий-дикий хмель. Я расчистил растительный прах и стал искать места выхода хмеля из земли. Старался вырвать как можно более долгие куски, коричневую проволоку со стволовыми клетками. Затем отрывал метровые части, так чтобы обязательно была в них развилка, почка-перекрёсток, и клал в корзину. На корточках я пролезал в заросли и тянул на себя бесконечные зелёные и коричневые лианы. Самую соль хмеля. Из-под неглубокой земли. Дружок размножается вегетативно. Закопанные мной в нужном месте, они взойдут армией вандалов в следующем году. Взойдут-подпрыгнут и обмажут собой всё, что я им покажу. Будут по десять сантиметров в день лезть на сарай, забор, опоры беседки и скроют от любопытных летних соседей мой единственный кусок жизни на моей единственной земле. Но будут мной воспитаны и окультурены ради миссии окружать меня, прятать меня от мира. Сейчас же, тянуть, рвать, в корзину, полную корзину и домой. Господин Пёс уже рядом, вернулся из густоты хвои. Не может отдышаться. Хочет пить из припасенной фляжки. Заяц или косуля, так или иначе, их следы измотали собаку за полчаса. Пёс еле поспевает за моим спокойным шагом ведущим к машине. Корзина едет на мне, я на машине, а все вместе мы едем на куске материи летящем каруселью, полным злых капризных смертных детей. Сойти я не могу. У меня абонемент до закрытия луна-парка. Могу я только насадить вокруг себя плотный туман хмеля, усыпить врага и самому стать спокойнее ингалируя собираемые осенью шишечки. Уснуть на подушке полной шишек хмеля, после травяного чая хмеля с мелиссой, после песни про письма из Парагвая, после ненависти к людям и любви к собакам… Поехали, Пёс, домой.