Воющие псы одиночества

Господи, если бы знать, что на самом деле это так страшно, так невозможно страшно… Или не Господи, а дьявол? Или кто там еще искушает нас, обещая, что один раз будет очень тяжело, зато потом все наладится, и в следующий раз уже не так страшно, а потом легче, и легче, и легче… А главное – после этого первого раза сразу же все встанет на свои места, тяжесть упадет с плеч, и ты поймешь, что все было не зря, не напрасно. В первый раз так и случилось, тяжесть упала, и стало легко дышать, и можно было снова поднять голову и жить дальше, и казалось, что второй раз будет легче. Но во второй раз все равно страшно.

А в третий?

– Со мной никто еще так не разговаривал…

Эти последние слова все еще звучат в ушах, и этот последний взгляд, доверчивый, восхищенный, все еще прожигает мне щеку, хотя сами глаза уже мертвы, и голос, теплый и чуть удивленный, никогда больше не вырвется из этой гортани, заключенной в нежную оболочку белой кожи, покрывающей шею. И уже другой голос, властный, пугающий, набирает силу в воспаленном мозгу, напоминая: мне все равно, как ты убьешь, но на теле должна остаться метка – розовый шелковый бантик, приколотый к волосам.

Бантик лежит в кармане, приготовлен заранее. От ужаса происходящего пальцы внезапно обретают какую-то сверхчувствительность, и шелковая ткань кажется на ощупь шершавой и жесткой, как наждачная бумага. Мелькает несуразная мысль о том, что продавщица в галантерейном отделе универмага обманула и подсунула вместо шелковой ленты дешевую синтетику. Надо перестать думать и довести дело до конца.

Приколоть бантик к волосам. Достать заколку-невидимку, которая никак не выковыривается из карманного шва. Нагнуться. Дотронуться до пряди волос. Мертвая прядь. Мертвых волос. На мертвой голове мертвого человека. Зажмуриться, ничего не видеть, потом открыть глаза и убедиться, что это только сон…

А вода в ванной все шумела и шумела. Георгий недовольно поморщился, переменил позу, высвобождая затекшую ногу, огляделся в поисках телевизионного пульта. Вечно она засовывает его в самые неожиданные места и потом подолгу ищет, разбрасывая все, что попадается на пути. Зачем он тут сидит? Чего дожидается? Сейчас она выйдет из ванной и… Что? Кинется к нему в объятия? А потом, удовлетворенная и притихшая, снисходительно спросит, какой подарок он хотел бы получить к Пасхе? Ничего этого не будет, потому что сегодня она не в настроении. Сегодня она опять… Появилась среди ночи, взбудораженная, нервная, бросила, выходя из машины, косой взгляд на Георгия, терпеливо сидевшего возле ее дома на скамейке.

– Зачем ты здесь? – спросила сквозь зубы, полуобернувшись через плечо. – Я тебя не звала.

– Мы давно не виделись, – виновато пробормотал он.

– Ну и что? Это дает тебе право меня караулить? Ты должен приходить только тогда, когда я тебе звоню и мы договариваемся. Сколько раз нужно повторять, чтобы ты наконец запомнил?

– Я могу войти? – покорно вздохнул он.

В тот момент он еще надеялся, что она просто задержалась в гостях, ездила куда-то далеко, потому и вернулась поздно. Войдя следом за ней в квартиру, заметил при ярком свете запавшие страшные глаза, обведенные серыми полукружьями, и понял, что все повторяется. Ярко-алые узкие брючки в точности совпадали по цвету с губной помадой и мягкой кожей, из которой сделана изящная сумочка, все остальное в ее облике было черным вплоть до лака на ногтях и украшений с ониксами. И такими же черными и жуткими были ее глаза. Ведьма, прилетевшая с шабаша. Единственной вещью, выпадавшей из образа, был пакет, обычный пакет из супермаркета, в таких покупки носят.