Овца, нажимающая кнопку

"Не существует человека, подобного острову", – писал поэт. Но существуют острова, походящие на людей. Этот безмерно пасмурный и серый клочок земли, испещрённый рытвинами и отёсанный скалистыми, холодными мысами, напоминал одинокого старика, покрытого сетью обречённых морщин и вуалью печальной тоски, который скрывал неуёмную свою боль, прятал перед другими, но, оставаясь наедине с собой, долго плакал без слёз. А в моменты, когда горечь времени подступала слишком близко, оборачивалась в горле клубком змей, вилась и давила, расширяясь всё сильнее, влага, наконец, разражалась на его лице, буйно поливая немое, застывшее выражение, отчаянно пытаясь сменить другим. Безуспешно. Облик острова оставался недвижим. Не мёртвым, однако еле по силам влачившим существование великаном, неровно сопящим в своём сне, что был последним пристанищем для него, единственным оставшимся рубежом обороны перед финалом. И, казалось: стоило громадине очнуться – как ледяные воды захлестнут её, унося прочь вместе с ним, простым служащим, – унося в совместную неизвестность размывающейся дали горизонта небес и моря.

Служащего сюда отправили служить. Служить человечеству клинком правосудия. Хотя, в который раз исполняя свой долг, он совсем не задумывался о том, что на самом деле вершит судьбы. Правда, "вершение" это было эфемерным и шатким, ведь стоило ему отказаться от отведённой роли, кто-то другой, по велению вышестоящего руководства, мог легко заменить его. Стало быть – ничего он не вершил. Вот уже пятьдесят девятый день подряд хмурый служащий поднимался на скрипучем механическом лифте из догорающей эпохи на поверхность; выныривал, воспрявал над землёй и жадно глотал свежий воздух, что ветер носил то туда, то сюда по одинокому каменному кораблю. Выходя из одноэтажного кирпичного прямоугольного здания, служащий, заранее накинувший на плечи чёрное пальто, высоко поднял воротник, чтобы скрыть от охладевших в последние дни потоков дыхания острова шею, и медленным шагом отправился по грунтовой дорожке к горизонту. Местами трава заступала на тщательно протоптанную тропу, в редких естественных посадках, где обильно опадающая жёлто-коричневая листва создавала особый уют, на лице мужчины проступал лёгкий налёт улыбки, направленной в прошлое. Солнцу в сию осеннюю пору небо запретило появляться вовсе, потому весь пейзаж тонул в немой серости, чему, к слову, служащий совсем не огорчался, напротив – изнутри поднимались залежалые, отчего новые чувства, постоянными спектрами эмоций играющими на его устах. Человек, не испытывающий чувств, – глухая статуя, имитация живого, которая всё ближе и ближе подходит к краху, обращению в пыль. Через это мужчина был рад пусть ранящим, но трепещущим чувствам внутри и снаружи.

Оголённые кроны деревьев ветвями-паутинами оплетали серое, почти серебряно-белое небо, неравномерно раскалывая его на части, словно нечаянно задетое фарфоровое блюдце на комоде. Возле скал чайки не прекращали пискляво переговариваться, стараясь показаться главнее, больше, весомее друг другу. Животное соперничество точно напоминало людское. Или то людское опускалось к животному. Служащего мало беспокоили амбиции. Куда там подниматься выше? Куда стремиться? За чем так рьяно мчаться, пытаясь изо всех сил ухватить? Желания, недавно пропавшие из потухшего костра его сердца, резали своими остатками душу, коли та имела место быть.