Байкальский разлом

Ледяное дыхание Байкала проникало даже сквозь титановый корпус и многослойную изоляцию научно-исследовательского судна «Верещагин». Стоял тот пронзительный, кристально-ясный февраль, когда сибирский мороз не просто охлаждал воздух, а выжигал его, делая хрупким и звенящим. Солнце, поднявшееся ненамного выше зубчатой кромки Хамар-Дабана, слепило глаза миллиардами алмазных искр, играющих на снежной целине и торосах. Озеро спало под двухметровым панцирем льда, но это был обманчивый сон гиганта.

В главной лаборатории судна, расположенной в его устойчивой подводной части, царила напряженная тишина, нарушаемая лишь монотонным гудением серверных стоек и прерывистыми щелчками клавиатуры. Воздух был насыщен запахом озонового воздуха, машинного масла и крепкого чая, стоявшего в немытых кружках на каждом свободном уголке.

Доктор геолого-минералогических наук Кирилл Игнатьевич Макаров, человек с лицом, изрезанным морщинами и непогодой куда больше, чем любыми эмоциями, неподвижно сидел перед главным монитором. Его руки, привыкшие к грубой работе с керном и каменными образцами, сейчас с неожиданной нежностью лежали на столе, лишь указательный палец правой время от времени совершал короткое движение, прокручивая бесконечные строки данных. На экране плясали спектрограммы, сейсмограммы и трехмерные модели донного рельефа, но его взгляд был прикован к одному-единственному графику.

– Опять, – его голос, низкий и хриплый от многолетнего курения, прозвучал неожиданно громко в этой тишине. – Иван, взгляни.

К нему подошел молодой, но уже с проседью в черных как смоль волосах, инженер-акустик Иван Щукин. Он сгорбился, внося в персональное пространство Макарова запах перегара и бессонной ночи.

– Эхо-сигнал? – спросил Иван, щуря воспаленные от усталости глаза.

– Не просто эхо-сигнал, – поправил его Макаров. – Аномалия. Импульс 7-Б. Тот самый. Пришел ровно через семнадцать часов и сорок две минуты после предыдущего. Периодичность, Иван. Сверхъестественная периодичность.

На графике был изображен сигнал, принятый глубоководными гидрофонами, которые команда «Верещагина» расставила на дне Байкала в рамках исследования тектонической активности Байкальского рифта. Сигнал был странным. Стандартный акустический импульс, посланный их излучателем, отражался от дна, неся информацию о структуре грунта. Но после основного, ожидаемого эха, следовал второй. Совершенно идентичный по форме и амплитуде, но запаздывающий ровно на 1.34 секунды. И приходил он не сверху, из толщи воды, а словно снизу, из недр земной коры.

– Глубина залегания по первичным данным? – пробормотал Иван, уже полностью погрузившись в цифры.

– Если верить этим данным, – Кирилл Игнатьевич язвительно хмыкнул, – то источник находится в мантии, на глубине километров двадцати. Что абсолютно исключено. Ни один известный геологический процесс не может дать такое чистое, такое идеальное эхо. И уж тем более с такой точностью во времени.

Они молча смотрели на экран. Эта аномалия преследовала их уже третью неделю. Ее окрестили «Импульс 7-Б» – седьмой по счету, «Б» – байкальский. Все попытки объяснить его с научной точки зрения проваливались. Теория инструментальной погрешности была отброшена первой – оборудование было сверхточным, многократно протестированным. Теория неизвестного газового кармана, резонирующего особым образом, – второй. Никаких газовых карманов там не было.