30 г. н.э.
Гай Октавиан Август1, внучатый племянник Цезаря, получив письмо от Клеопатры2 с прошением похоронить её царственную особу с Антонием3, брезгливо отбросил послание в сторону, пробормотав:
– Лицемерная подстилка для полководцев! Всё это ложь. Выбивает себе цену. Напрасно.
Как всякий человек, привыкший не тратить время попусту, а действовать чётко, быстро и слажено, Октавиан говорил и мыслил в такой же манере. Каждая минута для него была драгоценностью, которой не привык разбрасываться напрасно. Это было бы расточительством.
Тем не менее, присланная записка заставила призадуматься. Уже через мгновение он вскочил. Быстро приказал нескольким солдатам сопровождать его и помчался к заранее выстроенной гробнице Клеопатры, в которой та укрывалась. Распорядившись сопровождению остаться снаружи и взяв с собой лишь одного офицера, решительно зашёл внутрь.
Октавиан эту женщину планировал торжественно, в качестве трофея, привезти в Рим как пленницу. Достаточно было бы просто послать людей, но ему необходимо было как можно скорее лично убедиться, лжёт ли эта лицемерная женщина или говорит правду. И сделать это срочно.
Покои были, разумеется, заперты, но несколько усилий со стороны сопровождающего офицера, и это препятствие успешно преодолено. Но поздно. Тело, ублажавшее многих, кроме его, Октавиана, лежало мёртвым, лишённым души. Теперь оно – лишь оболочка некогда живого ума и трепещущей мятежной души, способной очаровать тех, кто остался равнодушным к лицу. Кому оно такое нужно?
Рядом покоились две бездыханные служанки. Предпочли уйти сами вместе с госпожой, или та не захотела встретить смерть в одиночестве? Впрочем, это не важно.
У одной, правда, грудь ещё вздымалась, и можно было бы попробовать допросить, но сердце и этой девушки вскоре перестало биться. Впрочем, судьба её никого не беспокоила.
Октавиан, смотря в пустые глаза мёртвой царицы, погубившей собственную страну, с досадой сплюнул на скорбный пол. Рядом громко вздохнул офицер.
– Эй ты, как тебя? – окрикнул его император, едва повернув голову в сторону человека, к которому обратился.
Окликнутый мужчина стоял с совершенно бледным, фактически позеленевшим лицом и выглядел так, словно вот-вот лишится содержимого своего желудка. Октавиан неосознанно отодвинулся от него и так сморщил нос, словно офицера уже вырвало, и теперь тут дурно пахло. Впрочем, атмосфера в помещении и правда была невыносимой. Дух смерти, образовавшийся здесь, клубился невидимой удушливой петлёй, норовивший задушить живых присутствующих, прибрать вечно голодной до своего жуткого урожая смертью к себе.
– Пу-публий Ко-корнелий Долабелла4, – заикаясь, ответил офицер, не глядя на своего повелителя, а оттого не заметивший выражение омерзения, появившегося на лице императора. Дисциплинированный, обычно всегда быстро реагирующий на малейший взмах ресниц вышестоящих, в этот раз воин проявил поразительную несобранность и даже позволил себе прокомментировать ситуацию, хотя никто его об этом не просил. – Кто же знал, что она убьёт себя? Я думал, просто сбежит, – пробормотал он едва слышно.
