Там, где сгорает лето

Жаркое июньское солнце палило нещадно, превращая Подмосковье в размякшее, дымящееся на солнце марево. Старый, потрепанный автобус ПАЗ, окрашенный в когда-то ярко-желтый, а теперь выгоревший до тусклой охры цвет, с натугой тащился по шоссе, оставляя за собой облачко выхлопных газов с едким запахом бензина. Этот запах, смешанный с пылью, проникающей через приоткрытые форточки, и ароматом одеколона, которыми щедро обрызгался водитель, создавал тот самый, ни с чем не сравнимый «запах девяностых», запах дороги, приключений и легкого головокружения от жары. Из переносного магнитофона «Весна», стоящего на коленях у Кости, предводителя нашей маленькой компании, интенсивно била по ушам песня группы «Любэ» – «Атас». Громкая, бодрая, она должна была задавать тон поездке, но почему-то лишь усиливала ощущение тревоги, поселившейся глубоко внутри меня с самого утра.

– Ну что, вожатный народ, готовы к подвигам? – прокричал Костя, перекрывая музыку, и обвел нас взглядом победителя. Он сидел на откидном сиденье напротив, раскинув руки, как капитан на мостике своего корабля. Костина самоуверенность всегда меня либо забавляла, либо раздражала, но сегодня она казалась натянутой, как струна. Будто он сам пытался заглушить какие-то сомнения.

– К подвигам всегда готов! – отозвалась Лена, моя соседка по парте и, как я надеялась, подруга. Она поправила свои солнцезащитные очки в модной тогда оправе «авиатор» и кокетливо подмигнула Косте. Лена была из тех, кто умел находить радость в любом положении, и ее легкое настроение обычно передавалось окружающим. Сегодня же, глядя на ее слишком яркую улыбку, я думала, что она тоже нервничает.

– Главное, чтобы «подвиги» не заключались в том, чтобы тащить эти пионерские барабаны в гору, – пробурчал Сергей, наш местный интеллектуал. Он не отрывался от потрепанного номера «Комсомольской правды», который, казалось, изучал с пристальным вниманием, будто в нем содержались ответы на все вопросы бытия. – Хотя, учитывая, что мы едем в пионерлагерь, возможно, именно это от нас и потребуется.

– Пионерлагерь – это святое, Сергей! – не унимался Костя. – Там мы будем формировать личности будущего! Воспитывать достойную смену! Хотя… – он нахмурился, и на его лице появилась первая за день трещина в маске беззаботности, – кого мы теперь воспитываем? И для какой страны?

В салоне повисла неловкая тишина, которую нарушил только хрип магнитофона, переключившегося на «Странные танцы» «Технологии». Этот вопрос, брошенный Костей, повис в воздухе, тяжелый и колючий, как репейник. Какой страны? Лето 1991-го. Страна, в которой мы жили, трещала по швам. Всего три месяца назад, в марте, родители ходили на всесоюзный референдум и, как большинство, проголосовали «за» сохранение Союза. Казалось, народ высказался, и воля народа должна быть законом. Но что изменилось? Ничего. Слова висели в воздухе, а реальность была другой – пугающей и неопределенной. Союз разваливался на глазах, и никто не знал, что будет завтра. Слово «суверенитет» тогда было у всех на устах, но никто толком не понимал, что оно значит на практике. Одно было ясно – старый мир умирал, а новый еще не родился. И мы, десятиклассники-вожатые, мчались в этот зазор между эпохами, в этот странный, пугающий и такой манящий пионерлагерь «Искра», чтобы… воспитывать будущих граждан страны, которой через месяц-другой могло уже и не быть.