Про имение Шпасс по Сибирской губернии ходила нехорошая молва. С той поры, как там поселился хромой барин Буселов, село Назарово, возле которого располагалось имение, торговый люд объезжал стороной.
Еще несколько лет назад Шпасс ничем дурным не отличалось и название носило другое: Тихое. Проживал в этой вотчине боярин Кошкин, старик спокойного нрава. Наследников не имел, и после кончины его владение было пожаловано государем в имущество барину Буселову Махею Алексеевичу.
Пошел по уезду шепот, будто получил имение Буселов, а также еще несколько вотчин в разных губерниях, не за особые заслуги пред Отечеством, а за большую смекалку в устроении увеселительных маскарадов для государева двора; и вроде на одном таком празднестве пороховая шутиха угодила ему в колено; с того случая он захромал и был отпущен на покой в дарованное ему имение и награжден грамотой, в которой говорилось, что обладатель сей протекции милость от Царя Государства Российского имеет и судам надворным не подвластен, тем паче губернаторы и другие лица, по местам законность хранящие, помещику Буселову Махею Алексеевичу не указ. Про диковинную грамоту сельчане услышали уж потом – от дьячка Овинникова, который рассказал о ней у погоста, приходя в себя после барских забав.
Началась беда сразу по приезду Буселова. За месяц до того в имение тянулись обозы с поклажей, в телегах чинно восседала одетая праздно челядь. Затем в один из дней по Назарово прокатилась тонкая, в изгибах, багровая карета. Впереди и позади кареты двигались всадники с алебардами, по обмундированию – служивые, но вид имеющие сомнительный и недобрый. Мужики снимали шапки и кланялись. Бабы хоронились за плетнями. Полянка, девчушка любопытная, уже почти девка, не удержавшись, выбежала со двора.
– Куды, балмошная! – Андрей Лоскутин, отец, схватил ее за руку. Карета остановилась. И почудилось Андрею сквозь кисейную занавеску ее окошка нечто такое, что заставило его перекреститься. Дверца открылась, и Лоскутин облегченно вздохнул: «Привиделось, спаси, Господи, и помилуй!». Но когда Буселов вышел из кареты и, откинув рукой в перчатке локон витого рыжего парика, взглянул на Полянку, Андрей снова почувствовал страх. Выглядел стареющий барин как и положено столичной знати. В прошлом году проезжие торговые люди показывали картинки, на которых были намалеваны княжеские особы в пышных париках, срамном тесном белье, с лицами белыми, словно у лежалого несколько дней в пруду утопленника. Буселов был копия с тех картинок. Но не это заставило Андрея мысленно прочесть молитву. Сквозь Махея Алексеевича проглядывало что-то беспокойное и глубоко чуждое роду человеческому, крепко устроившееся в этом рыхлом холеном теле, как неискоренимый недуг. В черных с зелеными отблесками глазах барина, казалось, плещется деготь.
– Особа юная и прекрасная! – тихо произнес Буселов. Голос у него был хриплый, словно белый шелковый платок под кафтаном сдавливал ему горло.
Он шагнул к отцу с дочерью, припадая на правую ногу, выудил из кармана серебряный рубль и показал Андрею, не сводя с Полянки взгляда.
И – дивное дело! – Лоскутина этот рубль смутил. И не потому, что такого богатства за раз в доме не водилось никогда. Он и сам не заметил, как в его протянутую руку лег серебряный кругляш. Андрей, отпустив Полянку, завороженно смотрел на чеканный профиль царя, ощущая тяжесть металла, и, только когда услышал крик дочери, очнулся от морока. Буселов заталкивал Полянку в карету. Лоскутин кинулся к ним. В грудь ему больно ткнулась алебарда.
