Басик и Масик (или кошачий спецназ)

Воскресным июньским утром наш священный лишний час солдатского сна был оборван разрывами ненормативной лексики. Грохотало в канцелярии, где почивал ответственный дежурный капитан Романкин, он же Громозека, он же командир нашей бедной отдельной роты связи, брошенной на отшибе цивилизации.

Загибал капитан и в Бога, и в Черта, и в министра Обороны, и даже упомянул святая святых – комбата Тищенко!

Мой кореш Серега Варнавский, с которым я делил прикроватную тумбочку, авторитетно заявлял, что корабельная сирена проиграла бы нашему ротному несколько октав, и я Варнавскому верю. И не, потому что он бывший студент музыкального училища, а потому что сам слышал и Громозеку и корабельную сирену.

Подобравшись под одеялами в ожидании развязки, мы начали строить предположения, что такого страшного могло случиться с монстром, на которого форму шили по спецзаказу, потому что во всем военторге было не сыскать нужного размера, но ничего, придумать не успели, потому что не хватило фантазии. К тому же раскаты Романкина переместились из стен канцелярии в коридор и сделались намного громче.

Из Ленинской комнаты с видом кота, которого застали врасплох на кухонном столе, вылетел перепуганный дежурный по роте сержант Мельников. Одергиваясь и застегиваясь на ходу, он бросился было к канцелярии, но передумал, дал задний ход в спальный отсек, и принялся тереть перед зеркалом заспанное лицо.

За привычку, находясь в наряде, подпирать лбом подшивку журнала «Советский воин», он уже имел задушевную беседу с Громозекой, и теперь, не желая ее повтора, отчаянно пытался разгладить на лбу предательский красный рубец, одновременно лютым шепотом кликая свободного дневального.

– Поднимай стадо! Форма одежды номер раз! Построение на плацу! – гаркнул Романкин, и дневальный на тумбочке испуганным фальцетом продублировал приказ.

Ну что ж, с добрым утром, Родина! Двадцатипяти головым табуном мы, хлябая на бегу тапками, ломанулись на улицу, построились и, ежась от свежести утра, начали ждать этого усатого изверга Романкина, которого никто, за исключением вольнонаемных радиотелеграфисток, не любил.

Он вскоре появился – двухметровая каланча с походкой журавля мутанта. Следом за ним, не поспевая, семенил Мельников. Через газетный обрывок он нес за хвост труп громадной крысы. Вид ее сразу снял вопросы, и всем стало ясно, что перед нами истинная виновница этого утреннего переполоха.

Начал Громозека, как всегда с заботы о подчиненных.

– Причиндалы у всех на месте? – спросил он. Мы промолчали, только стоящие перед капитаном, инстинктивно, на всякий случай, приняли позу футболистов в стенке.

– Руки по швам! – гаркнул Романкин, и его челюсть, похожая снизу на змеиную, угрожающе выдвинулась.

– Это удивительно, что на месте! Потому что в одно прекрасное утро вам их могут отгрызть, и это утро будет прекрасно именно по этой причине – воспроизводство дебилов в стране сократится!!

Ротный сделал паузу, чувствуя, что уходит от главной мысли.

– Сегодня я проснулся с этой тварью в ногах! – Громозека ткнул пальцем в сторону сержанта Мельникова, который поспешно вытянул перед собой крысиный труп, дистанцируясь от подобного заявления.

– На моей портупеи, – повысил голос Громозека. – Я обнаружил следы зубов. Ее грызли! Кроме того, на журнале приема-сдачи дежурств было насрано!