Каменное сердце Великого инквизитора

Марии повезло с клеткой. Угловая, она подпиралась двумя глухими стенами, что позволяло спокойно сидеть, прислонившись, и не вздрагивать от каждого шороха за спиной. Шорохи тут пугали сильнее криков: так или иначе кричали постоянно, но самое страшное подбиралось незаметно.
На глазах Марии одна из соседок схватила другую, зазевавшуюся, через решётку за волосы. Когда надзиратель соизволил обратить внимание на слишком громкие вопли в одном из углов, ему осталось только выволочь изувеченный труп. Кажется, убийца её задушила, а ещё успела неплохо погрызть и выдрать несколько больших клочьев волос. Вскоре безумицу увели туда, откуда не возвращались, но покойнице это уже ничем не могло помочь.
Здесь вообще мало кто задерживался надолго, и судьба тех, кого уводили, оставляла мало простора для воображения. Ещё неизвестно, какая смерть хуже. Гореть на костре, наверное, куда больнее…
Тюрьма была небольшой, всего-то десятка на три клеток, из которых была занята едва ли половина. Слабый нервный свет не позволял видеть ближние ко входу клетки и сам этот вход, так что поручиться Мария не могла, но складывалось впечатление, что она сидит здесь дольше всех.
Сложно следить за временем без окон, без часов, при монотонном свете и нерегулярной кормёжке, но прошло, кажется, всего несколько дней: ногти, когда-то аккуратно подпиленные, не успели отрасти и на миллиметр.
Очнувшись в этой клетке, Мария быстро поняла, что искать справедливости, что-то объяснять и доказывать бесполезно. Даже самый человечный из надзирателей, в чьё дежурство им исправно приносили тёплую еду и давали вдоволь напиться, только молча кривился в ответ на все просьбы и уговоры под бешеный свист и улюлюканье соседок, которых очень веселили попытки «чистенькой из угла» разжалобить охрану.
Второй надзиратель был равнодушен и брезглив, а третьего Мария боялась больше всего. Мужчина лет сорока мог показаться симпатичным и приятным, тем более он охотно разговаривал, но взгляд и сальная улыбка вкупе с намёками, чем узница может скрасить свою участь, не позволяли обмануться. Парочка купилась, их это не спасло. Одну так и вовсе конвой увёл почти сразу, как надзиратель вышел из её клетки, ухмыляясь и на ходу застёгивая штаны.
Мария быстро приучилась прикидываться спящей, когда он заходил в тюрьму. Хотя уже забыла, когда она последний раз действительно спала, а не проваливалась на несколько минут в вязкий мутный кошмар. От постоянного света, криков, напряжения и отсутствия сна беспрерывно ныло в затылке.
Поначалу она украдкой плакала, вздрагивала каждый раз, когда хлопала дверь, дёргалась от криков соседок и морщилась от их грубых насмешек. Сложнее всего было первый раз воспользоваться грязным вонючим ведром, которое служило для удовлетворения естественных нужд, на глазах у такой толпы. Тошнило каждый раз, когда босые ноги ступали на грязный, сальный пол. Низкие жёсткие нары с кишащим клопами матрацем были немногим лучше, но больше в камере не было ничего. Зато они стояли изголовьем в угол.
Поначалу поддерживала мысль, что человек не может потеряться просто так, её хватятся, найдут и разберутся. Надежда, что ошибка скоро разрешится и её выпустят, вскоре пожухла, быстро сменившись сначала обидой, потом злостью и отчаянием, следом — боязнью, что и за ней придут, чтобы отвести на костёр, и никто не станет разбираться, насколько она виновна. А потом пришли равнодушное отупение и вялое любопытство, с которым Мария наблюдала из своего угла за жизнью тюрьмы.