Семь жизней одного меня. Отец

Ощущение непреходящей ценности каждого мгновения человеческой жизни сопровождает меня давно, но впервые оно возникло, лет тридцать назад, когда мы с пятнадцатилетней дочерью сидели теплым вечером на завалинке деревенского дома на хуторе Криничном и слушали рассказы отца.

И я с отчетливой ясностью понял одну, казалось бы, очень простую истину: пройдет еще несколько лет, и уже некому будет вспоминать о службе на Дальнем Востоке в предвоенные годы, потому что не будет ни отца, и, вообще, никого, кто бы мог вспомнить то время.

А затем, я подумал и о себе, что вот так же и я, спустя какое-то время, окажусь в числе тех, кто будет вспоминать прожитое и так же, как мой отец, пересказывать в очередной раз своим близким. А потом не станет и меня, и исчезнет и мой мир вместе со всеми, кого я любил, и кто, быть может, любил и меня.

Теперь о самом материале. По размышлению, понял, что писать о своем раннем детстве в общем-то нечего, а то, что я помнил, так или иначе связано с отцом. Поэтому я решил, что, рассказывая об отце, не буду выделять отдельные главки о себе.

Зато постараюсь как можно тщательнее представить, каким он был, начиная с самого детства.

Этот рассказ отца я записал уже много лет назад, но публикую только сейчас.

Матерый заяц русак, прихрамывая, бежал вдоль крутого склона, а ему наперерез лихо скользил по глубокому снегу на лыжах маленький охотник. В руках у него старинное ружье – берданка двенадцатого калибра, доставшееся ему в наследство от старшего брата. Свистел ветер в ушах, но охотник почти ничего не видел, кроме приближающейся спинки зверька. Почувствовав, что его догоняют, заяц начал забирать вправо, вниз по склону, но расстояние между ними все сокращалось.

И вот уже считанные метры отделяли добычу от охотника. Мальчик вскинул ружье к плечу. Выстрел!

Сквозь облако сизого дыма, образовавшегося от разрыва пороха, охотник видел, как горстка дроби вскинула фонтанчик снега чуть впереди зверька. Заяц прыгнул в сторону и убегал все дальше и дальше.

Промазал!

Сильная отдача ударила мальчика в плечо. Как подкошенный, Венька кубарем полетел в снег. Остановившись, начал осторожно шевелить ногами. Вроде, целы. Поднял лыжи над головой. Как будто, тоже. Но какое это имеет значение теперь, когда ушла такая добыча!

На лице его таял снег, а, может быть, это были слезы? Мальчик отряхнулся и, став на лыжи, поднялся на горку, где подобрал шапку и ружьё. Ствол был забит снегом, и Венька долго выковыривал его сломанной веточкой, а затем старательно протирал специально запасенной промасленной тряпочкой. Наконец берданка снова была приведена в «полную боевую готовность». Так учил его старший брат Алексей.

– Венька, – говорил он, – пуще глаза береги нашу берданку. А она тебя не подведет.

Покончив с уходом за ружьем, Венька закинул берданку на ремне за спину и поднялся наверх, туда, где пробежал заяц. Некоторое время шел параллельно его следам. Несмотря на юный возраст, мальчик был уже опытным следопытом и легко читал, что происходило на снегу. След левой задней лапы русака был смазан и слегка розовел. Все правильно, значит, это его подранок, за которым он следует с самого утра. Сейчас заяц уже далеко, но Венька знает, что зверек пробежит еще версты три, а потом сядет где-нибудь, вон за теми дальними кустами. Заяц устал, и к тому же он довольно серьёзно ранен. Венька решил, что попробует обойти зайца с подветренной стороны. У него оставался последний патрон, и, чтобы использовать его, нужно приблизиться к русаку до верного выстрела, а не палить без толку. О том, что он сам тоже устал и здорово проголодался, мальчик старался не думать.