Притворись нормальным

‒ Тащи, тащи его, ‒ хрипит Гурский, скользя по траве. В темноте хорошо увязанный свёрток почти неразличим на земле, только иногда капли воды сверкают на непрозрачной полиэтиленовой плёнке. Льёт как из ведра, струи дождя лупят их по натруженным спинам, по деревьям, кустам и свёртку. Ремин пыхтит и толкает, стараясь не думать о том, что завёрнуто в плёнку, радуясь тому, что в доме Гурского нашлась именно непрозрачная. Спина, привычная к тренировкам в спортзале, гудит от напряжения. Из темноты слышится прерывистое дыхание Гурского, приглушаемое шумом дождя. Ладони скользят, Ремин не может ухватиться как следует, даже через холодный полиэтилен затянутые в перчатки руки не хотят касаться того, что там спрятано.

‒ Далеко ещё? ‒ спрашивает Ремин.

Гурский на мгновение включает налобный фонарик. Лицо его вымокло, волосы свисают из-под капюшона, а нижнюю губу он прикусил, красивые зубы сверкают, как алмазы. Он напоминает Ремину шахтёра, добывающего в забое рекордную тонну угля. Гурский делает движение рукой, и фонарь гаснет, но через расплывающиеся в глазах яркие круги Ремин замечает тёмный провал ямы и кучу земли рядом. Кажется, он даже чует запах мокрого дёрна. Здесь всё мокрое, думает он, толкая свёрток к краю, мокрая трава и кусты, и запах из ямы ему просто померещился, его мозг, не привыкший к таким стрессам, играет по собственным правилам, на каждом неуверенном шагу может подвести.

Они уже у края ямы, на дне блестит вода, рябит от дождевых струй. Эту трудную работу нужно довести до конца, и они с Гурским пихают свёрток вниз. Яма глубока, но свёрток утыкается в землю, и один его конец торчит из-за края, словно огромный дождевой червь, выбирающийся наружу. Кому-то нужно толкнуть их ношу поглубже, и Ремин демонстративно отворачивается. Я и так сегодня сделал слишком много, думает он, пусть и Гурский поработает. Он просто смотрит в мокрую темноту, пока свёрток не сползает на дно. Это напарник Ремина уладил проблему, и теперь стоит на краю ямы на коленях, весь перемазанный грязью, сверкая зубами и белками глаз.

‒ Неси лопаты, ‒ говорит он.

Это можно, это просто. Он готов на всё, лишь бы даже на несколько минуть убраться от этой ямы, свёртка и его содержимого. Лопаты они привезли с собой, но до машины далеко, следы на земле могут предательски их выдать. Ремин ковыляет сквозь тьму, поминутно спотыкаясь о невидимые корни и кочки. Он мычит мелодию набившего оскомину шлягера, чтобы заглушить собственные мысли. Тёмные тени деревьев бросаются ему навстречу, но последние годы он был окружён куда более страшными тенями, да и сейчас за спиной Ремина колышется ещё один зыбкий сгусток темноты. Он ускоряет шаги, шаркает ногами по податливому мху. Ему кажется, что он шёл всё время прямо, но, когда он выходит на опушку, под струями дождя похожую на маленькое озеро, Ремин не видит машины. Он трясёт головой, с капюшона падают капли, текут за воротник. Слишком холодно для летней ночи. Справа от него какой-то тёмный силуэт со слишком правильными угловатыми краями. Ремин подходит к машине, нащупывает ручку багажника, тянет. Под открывшейся дверью можно укрыться, как под навесом, и дать себе передышку. А что если, думает внезапно Ремин, сесть в машину и уехать? Оставить Гурского одного? Позвонить в милицию? Он не отделается версией о несчастном случае на рыбалке. Нет, Гурский предусмотрителен, наверняка перестраховался. Ремин вытаскивает лопаты из багажника и захлопывает дверцу. После минутной сухости вновь оказывается под потоками воды, и ему кажется, что дождь усилился.