Когда в июне замёрзла Влтава

День выдался пасмурным, и когда время перевалило за полдень, солнце вконец оставило попытки разогнать тучи. В почти вечерних сумерках медленно кружились одиночные снежинки – крупные, пушистые – которые таяли, едва коснувшись земли. Но час проходил за часом, и на черепичных крышах Кампы, на перилах и заборах, на укреплениях Карлова моста и неподвижных элементах мельничных колёс, начали нарастать белые снежные корочки.

Пан Кабурек, весь день трудившийся с зятем в гостиной, хмурился, и то и дело с недовольным видом косился на окно. Макс перехватывал эти взгляды, но делал вид, что не замечает их. За минувшие три года он успел достаточно хорошо узнать тестя, чтобы понять: под ворчливым недовольством тот чаще всего скрывает глубокую обеспокоенность происходящим. И если Кабурек посчитает нужным, то сам заговорит с ним о том, что растревожило душу почтенного водяного.

Впрочем, догадаться было несложно. Католическая Пасха, пришедшаяся в этот год на 17 апреля, выдалась на удивление тёплой и солнечной. Сады зацвели на пару недель раньше положенного срока, прошли обильные дожди, обещавшие после снежной зимы хороший урожай.

И вдруг всё переменилось. Случилось это не разом, не в одночасье, а как-то исподволь, но довольно быстро и ощутимо. В каких-то пару недель зашли холода, сначала в виде ночных заморозков, хоть и неприятных, но всё же вполне себе не редких в здешних местах в это время года. Затем холод начал проявляться и днём, всё сильнее и сильнее. Максим с тоской вспоминал бытовые термометры своего мира, доступные в любом хозяйственном магазине: в здешней Золотой Праге подобного прибора не было даже у императорских алхимиков.

Впрочем, надобность в точных измерениях отпала, когда в один из дней в конце мая, около полудня, бывший младший страж, а теперь капрал ночной вахты, обнаружил корку льда на бочке в саду, стоявшей под водостоком. Макс накануне провёл весьма неприятную ночь на дежурстве у летенской переправы, отбивая атаки целой армии утопцев. Собственно, адъютант командора привёл туда десятку резерва, в помощь выставленному посту, но в итоге до самого рассвета стражники, взяв в кольцо домик паромщика, отгоняли будто обезумевшую нежить.

Небритый, всё ещё сонный и поминутно шипящий, будто рассерженный кот – тело отзывалось болью в тех местах, куда пришлись удары крепких кулаков, способных вмять сталь кирасы – Максим направился к бочке умываться, и был неприятно удивлён. Более того, пушистая изморозь покрывала все деревья и кусты в саду на берегу Чертовки, а когда парень, подтянувшись, выглянул за стену, отделявшую сад от протоки, то увидел, что несколько хохликов пана Кабурека дежурят у мельничного колеса, время от времени скалывая с него намерзающий лёд.

– У вас явно талант, пан Максимилиан, – голос тестя оторвал стражника от размышлений. Макс критическим взглядом окинул их совместное творение: посреди гостиной, в окружении стружек, щепок и опилок, стояла колыбелька.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Я как-то всегда больше любил дерево, а не металл.

– У вас в роду плотников, часом, не было?

– Были, – парень невольно улыбнулся. – Дедушка по папиной линии.

– Заметно, – кивнул водяной, будто убеждаясь в собственных выводах. Потом вздохнул, и в который раз мельком взглянул на окно.