Сказание о Флоре, Агриппе и Менахеме, сыне Иегуды - Владимир Короленко

Сказание о Флоре, Агриппе и Менахеме, сыне Иегуды

Страниц

20

Год

Владимир Галактионович Короленко (1853–1921) – выдающийся русский писатель, публицист, общественный деятель, заслуженный академик Петербургской и Российской Академии Наук. Всю свою жизнь он стремился к истине и глубоко отстаивал права гонимых и ущемленных. Что же делает его творчество уникальным? Все его рассказы - явление основаны на собственном опыте и событиях, которые писатель сам увидел и пережил. В центре каждой его истории - непокорный человек, не готовый мириться с несправедливостью.

Одним из примеров такого творчества является рассказ "Сказание о Флоре, Агриппе и Менахеме, сыне Иегуды". Это произведение было написано в 1886 году и впервые опубликовано в журнале "Северный вестник", номер 10. В нем Короленко развенчивает утопические идеи Льва Толстого о непротивлении насилию и злу. Рассказ схватывает за душу своими подробными описаниями и живыми эмоциями, передавая мощное послание об осмысленной реакции на неправду и насилие.

Таким образом, творчество Владимира Галактионовича Короленко является уникальным и значимым для литературного наследия России. Его рассказы дарят читателям не только развлечение, но и глубокое понимание вечных ценностей и моральных принципов. Короленко оставил неизгладимый след в истории русской литературы и продолжает вдохновлять новые поколения своими произведениями.

Читать бесплатно онлайн Сказание о Флоре, Агриппе и Менахеме, сыне Иегуды - Владимир Короленко

I

В то время Рим вознесся могуществом над всеми народами, а его владычество простерлось от края до края земли.

В Европе римляне победили галлов и крепких телом германцев и бриттов, огражденных, кроме океана, еще стеною, и горную Испанию, охваченную морями. А также Греция и народы, живущие около Понта, и многие другие признали власть орла.

В Африке от Столпов Геркулеса и до Чермного моря, Карфаген и бесчисленные эфиопы подчинились силе оружия и обязались поставлять запасы, которыми в течение восьми месяцев питался римский народ.

В Азии пятьдесят городов поклонялись правителю Рима, глядя на ликторские пучки, окружавшие консулов.[1]

Египет и Аравия, народы Индии и мидяне, и парфяне, и гордые киринеяне, ведущие свой род от лакедемонян, и мармаридяне, и страшные сиртяне, и насамоны, и мавры, и нумидяне и многие другие народы, сложив оружие, склонились под ярмо и трепетали… Трепетали уже не перед мечом завоевателей, но перед пучками ликторских розог, которые напоминали народам об их постыдном рабстве.

Стихло сопротивление захвату, руки борцов упали в бессилии смерти, смежились очи, обращавшиеся к свободе, смолкли голоса, звучавшие призывом к защите… Над затихшим в ужасе миром взвился римский орел, и владычество Рима легло над порабощенной землей…

И мир на время наступил в мире. Но он нес с собою не процветание, а зло. Не маслина цвела на ниве жизни, а волчец и терн, потому что нива жизни поливалась не благодатным дождем, а кровавым потом рабства, и над землею от края до края стоял стон угнетенных…

И гордый Рим питался плодами рабства, как орел-стервятник питается падалью; от этих плодов яд разливался в народе, которым прежде всего отравились правители.

Первые кесари, встречая отпор и сопротивление народов, еще не забывших свободу, часто вспоминали о благоразумии; мерами кротости привлекали они тех, чьи руки могли еще мечами защищать вольность; под цветами человеколюбия скрывали они цепи рабства, чтобы не вызывать в гордых сынах свободы желания смерти в бою.

И потому, завоевав Иудею, они оставили народу отеческие законы и веру в Единого, и собственное правление. А вторгаться воинам в пределы храма запретили под страхом смерти.

Но вот клики борьбы за свободу повсюду стихли, пало сопротивление насилию завоевателей, мир склонился в изнеможении, кой-где только в бессилии потрясая цепями. И так шли годы. Римляне привыкали повелевать, мир привыкал повиноваться. В сердце Рима росло высокомерие и гордость. Он думал: «Кто посягнет ныне на мое владычество?» И отвечал: «Никто». А в остальном мире рабство укореняло привычки страха и низкого преклонения.

И Рим в безмолвии общего рабства рычал на вселенную, как хищный лев ночью среди ливийской пустыни. А вселенная, как пустыня, со страхом внимала рычанию насильника, помня страдания отцов, но забывши их доблесть.

И по мере того как в народах смолкало святое чувство гнева, – в Риме терялась мера благоразумия.

После кесарей Юлия и Августа воцарился свирепый Тиверий, а за ним Кай безумец, мечтавший о том, чтобы обезглавить вселенную в лице самого Рима. И, наконец, после слабоумного Клавдия, – жесточайший из людей Нерон попирал законы бога и природы с высоты кесарского престола, на виду у вселенной. «На вершине горы поставил он ложе разврата», смеялся над добродетелью и кровью невинных напоил содрогавшуюся землю…