Я прячусь в одном из последних рядов оркестра.
Готова поспорить, вы всё равно меня видите. Вытяните шею. Заметили тёмную лаковую трубу, которая поднимается над рядами грифов и смычков? Это – верхнее колено моего фагота.
По размерам с нами может соперничать разве что контрабас. Но мой инструмент всё равно больше, особенно если его разложить. Два метра деревянных труб со сложной системой изгибов и клапанов.
Ремень натирает плечо. Бросаю взгляд в сторону дирижёрского пульта, на Нину. Рукава её свитера закатаны, русые волосы выбились из пучка. Палочка зажата в левой руке, мечется от такта к такту. Занеся пальцы над клапанами, мысленно считаю. Ещё четыре, а потом наше соло. Ещё три. Два. Один.
Губы сами находят трость.
«Болеро» – одно из моих любимых произведений. Равель не забыл о фаготистках, за что я ему благодарна. У нас не так много сольных партий.
Отработав в оркестре несколько лет, начинаешь ценить каждую из них.
Мне почти не нужно смотреть в ноты: я играю эту мелодию лет с тринадцати. Пальцы скользят по клапанам, в груди – то самое чувство, когда воздуха чуть-чуть не хватает. Я снова смотрю на Нину, а она ведёт нас через музыку, всех четверых. Последние движения руки. Последний такт.
Закрыв глаза, я позволяю себе слиться с инструментом – и мысленно улыбаюсь.
Мы вчетвером сидим в одной гримёрке. В филармонии есть и отдельные, для мужчин и женщин, но, если не нужно переодеваться, мы собираемся вместе. Разбираем партии. Пьём чай. Сплетничаем, конечно. Этим оркестр ничем не отличается от других коллективов.
А некоторые может и обогнать.
– Серёжа увольняется, – шепчет Ася, закрывая за собой дверь.
Я чуть не роняю футляр с тростями. Денис отрывается от партии Равеля, куда он старательно вносил пометки. Даже наши инструменты, ждущие на подставках, выглядят удивлёнными.
У нас большой оркестр, на целых четверых фаготистов. Раньше я играла в театре поменьше, и нас было только двое. Стоило напарнику заболеть – тянула все партии одна. Не слишком весело, но помогло набраться опыта.
Конечно, среди нас четверых есть лидер. Концертмейстер группы. Самый близкий к Нине; тот, кто задаёт ритм всем фаготам и получает по голове за наши ошибки.
Серёжа.
Мы дружно косимся на его фагот. Может, он поведает нам тайны хозяина? Но тяжёлая деревянная труба молчит – зато Денис подаёт голос:
– Это точная информация?
– Конечно! Я сама слышала, как он Нине говорит. Он уходит в оперный.
Кто-то будет слушать Моцарта и Глинку в исполнении Серёжи. Им повезло. Нам, в некотором роде, тоже.
Потому что, если Ася не ошиблась, у нас освобождается место концертмейстера группы.
От моего дома до филармонии – сорок минут на машине. Иногда я хочу перебраться поближе к работе, но никак не могу найти подходящую квартиру.
Стены везде такие тонкие.
Будет ложью сказать, что я совсем не завидую пианисткам. И скрипачкам тоже. Синтезатор, электронная скрипка – всё для них. Подключаешь наушники, и можно играть всю ночь.
Духовым такой радости не досталось.
Поэтому я репетирую до десяти вечера, и не дольше. Стою в мягких носках на ковре – специально постелила в углу. На нотном стане – партия девятой симфонии Шостаковича, вся в пометках и пятнах чернил.
Поверх домашней футболки затянут гайтан – ремень, сшитый под заказ, который поддерживает инструмент. Я люблю играть стоя, хотя многие считают, что это неудобно. Но тело свободно покачивается в ритме музыки, пальцы летают по клапанам. Не обращая внимания на усталость, я скольжу взглядом по партии, пытаюсь не потеряться в нотах. Когда руки останавливаются, а лёгкие наполняются воздухом, на часах уже 22:07.
