Песнь нефритовой флейты

Воздух был густым и неподвижным, как застывший мед. Он пах пылью, раскаленной черепицей и горьким отваром из корней, что тихо кипел на огне, наполняя маленький домик своим тревожным ароматом. За тонкими бумажными окнами небо было не голубым, а выцветшим, словно старая ткань, выжженная безжалостным, белесым солнцем. Третью неделю не было дождя, и земля вокруг их деревни потрескалась, обнажив свои сухие, безжизненные вены.

В самом сердце этой удушающей тишины раздался сухой, рваный звук, похожий на шелест осенних листьев.

– Кхэ… кхэ-кхэ…

Ли Ари вздрогнула, отрываясь от вышивки. Каждый этот звук отдавался в её груди острой болью. Она опустила пяльцы и скользнула к циновке, на которой лежал её младший брат, Джин. Его маленькое тело сотрясалось от кашля, тонкие плечи вздрагивали. На бледном лбу бисеринками выступил пот, а в широко раскрытых, потемневших глазах стоял страх.

– Тихо, Джин-а, тихо, – прошептала Ари, смачивая тряпицу в миске с прохладной водой. – Я здесь. Дыши со мной. Медленно.

Она приложила влажную ткань к его лбу. Жар, исходивший от его кожи, казался неестественным, таким же сухим и злым, как и погода за окном. Врач, приходивший на прошлой неделе, лишь качал головой. «Лёгочная хворь, – говорил он, пряча глаза. – Ей нужна прохлада, влажный воздух. А небо… небо глухо к нашим молитвам».

С тех пор Ари знала: главный враг Джина – не болезнь внутри, а мир снаружи. Каждый день, когда солнце поднималось в белесое небо, кашель брата становился глубже. Каждый порыв горячего ветра заставлял его задыхаться. Его хрупкая жизнь была связана с этим увядающим миром невидимыми, но прочными нитями.

Джин с трудом поймал её руку своими горячими пальчиками.

– Нуна… – прохрипел он, жадно глотая воздух. – Сыграй… для неба. Оно не слышит.

Сердце Ари сжалось. Он всё ещё верил. Верил в её маленькое волшебство.

Не говоря ни слова, она потянулась к своей старой бамбуковой флейте, лежавшей на полке. Инструмент был простым, без украшений, отполированный до блеска тысячами прикосновений. Для других это была просто флейта. Для Ари – продолжение её души.

Она села у изголовья брата, поднесла мундштук к губам и закрыла глаза. Она не думала о нотах или мелодии. Она думала о прохладном тумане в утреннем лесу. О тяжелых каплях росы на лепестках лотоса. О запахе мокрой земли после долгожданного ливня. Она вливала в музыку всю свою тоску по дождю, всю свою отчаянную мольбу.

Первые ноты сорвались с её губ – чистые, ясные, как родниковая вода. Они были тихими, но, казалось, сама пыль в комнате замерла, прислушиваясь. Ари не играла заученную мелодию; она играла просьбу. Её пальцы порхали по отверстиям флейты, рождая звук, который, казалось, мог бы заставить распуститься засохший бутон.

И мир отозвался.

Лёгкий ветерок, забравшийся в комнату, потерял свой горячий нрав и теперь едва ощутимо коснулся её щеки прохладным дыханием. Одинокий цветок дикой камелии за окном, до этого понуро свесивший голову, медленно, почти незаметно, приподнял свой венчик в сторону дома. Дыхание Джина стало ровнее, глубже. Судорожный кашель утих, сменившись мирным сопением. Он засыпал.

Ари играла, пока не почувствовала, что напряжение в воздухе спало. Когда она закончила, в комнате стало заметно свежее. Это было её тайное, маленькое чудо. Её дар, который она не понимала до конца, но который был единственным оружием в борьбе за жизнь брата.