Мы станем сказкой, бредом, беглым сном.
В.Брюсов. "К счастливым"
– Не знаю, что вам сказали про Тернера, только наверняка все это брехня.
– Вы думаете, мне сказали о Тернере что-нибудь плохое? – спросил Марк.
Хелминский откровенно усмехнулся:
– Вы ведь не поздравительный адрес ему привезли, верно? Или аналитики Управления безопасности теперь занимаются и этим?..
Он отвернулся и некоторое время ожидающе смотрел сквозь громадное окно на посадочное поле.
– А что, – спросил Марк, когда диспетчер вновь повернулся к нему, – о Тернере можно сказать плохое?
Хелминский чуть пожал плечами:
– О каждом можно сказать плохое, разве нет? – он вновь посмотрел в окно.
– И все-таки? – настойчиво спросил Марк.
Диспетчер несколько секунд внимательно смотрел на него, по всей видимости решая, обязан он отвечать или нет, потом заговорил:
– Видите ли, господин…
– Мельгош, – назвал себя Марк, хотя уже представлялся в начале разговора. – Марк Мельгош.
– А, ну да… Видите ли, господин Мельгош… – начал было Хелминский, но осекся – со стороны посадочного поля докатился низкий гул, и, отвернувшись, диспетчер совсем забыл о Мельгоше, наблюдая за посадкой пары капсул, возникших прямо под тучами в уже темнеющем небе. Говорить из-за гула было невозможно, и Марк тоже посмотрел в окно. Капсулы над полем несколько секунд висели неподвижно, матово отсвечивая в лучах прожекторов, затем совершенно синхронно, словно связанные чем-то невидимым, мягко заскользили вниз и замерли через секунду среди слепящих плешин огромных луж, покрывавших посадочное поле. Из съехавших в сторону люков капсул выбрались пилоты и, согнувшись под изрядным уже дождем, побежали к видневшемуся в дальнем конце поля зданию диспетчерской со стоявшими рядом с ним санитарной и аварийной машинами.
Гул стих. Хелминский вновь повернулся к Мельгошу и некоторое время молчал, видимо вспоминая, о чем шла речь.
– Да. Видите ли… – наконец заговорил он. – У нас тут редко кто остается без отметины за тот год, что летает по контракту. В лучшем случае обгорит не раз и не два, а в худшем… Многие говорят: "зеркала" есть "зеркала". А когда висит над тобой это, начинаешь говорить и думать такое, что в другое время наверняка не сказал бы и не подумал… Короче, Тернер летает в Канале уже полтора года – он продлевает контракт, и за это время никто не видел на нем даже маленького ожога. Кроме последнего случая, понятно…
– Думаете, есть люди, завидующие Тернеру? – спросил Марк.
– Дело не в зависти… – Диспетчер в задумчивости потер правой рукой блестевшую от ожога и, должно быть, зябнувшую левую. – Затрудняюсь сказать, но это не зависть… Я сам, когда еще летал, несколько раз выводил из Канала горящие капсулы с Тернером, и не могло там внутри ничего уцелеть. Не могло. А Тернер всегда оставался жив. Понимаете, вырезали запекшийся люк, а он сидел там, внутри, как ни в чем не бывало, живехонек. Не просто живехонек – без единого ожога, понимаете! Хоть бы волосы опалил… Он себя не жалел, лез обычно под самое "зеркало", чтобы уж наверняка ракету пускать. Ну, и… Короче, часто горел. И не сгорал. Как заговоренный… – Хелминский замолчал, словно еще раз обдумывая эту загадку.
– Да, странно… – подождав немного, сказал Марк, чтобы как-то подтолкнуть так удачно разговорившегося и вдруг замолчавшего собеседника.
