Непрощенные

Колокол собора Святого Себастьяна гулко отбивал удары. Странно, но каждый раз сквозь звон я слышал призыв браться за оружие и сражаться до последней капли крови, хотя никто другой не стал бы расценивать соборную песнь в подобном ключе. Должно быть, дело в моей натуре.

Я стоял у окна, и с высоты третьего этажа Дома Раскаяния смотрел на пыльные улицы вечернего города, которые постепенно заполняла толпа. Люди в белых балахонах со скрывающими лица капюшонами медленно шагали к площади. В руках они держали кресты и зажженные свечи, при этом у каждого было оружие. Из их поганых ртов вырывались искаженные звериные звуки, которые они называли песнопениями. Псалмы, что они распевали, есть ничто иное, как насмехательство над Богом. Тьма стремительно расползалась по миру, а эти мрази во всем винили Церковь. С их слов верховное духовенство собственноручно распахнуло адские врата, впустив на нашу землю чудовищ. А на поверку все эти люди – очередные еретики, которые напялили белое и возомнили себя слугами Господа. И как только они ступят на площадь, с ними будет покончено, пыльные городские улицы омоются свежей кровью.

Противно скрипнула дверь, за спиной послышались тихие шаги. Я обернулся.

– Прошу простить, инквизитор Арон, – поклонился бритоголовый служка в простой монашеской рясе. – Мне велено передать вам это.

Он протянул запечатанное сургучом письмо. Даже издалека при тусклом освещении я смог различить печать кардинала, а это значит, что цербера спустят с цепи. Оно и к лучшему, в городе я засиделся. И чем больше я трачу времени на пустые допросы, тем глубже истинное зло пускает корни на нашей земле. Предвкушая новую работу, я сломал печать и бегло прошелся по строкам. Да. Определенно это то, что нужно.

– Объяви клирикам, что на рассвете мы выезжаем, – приказал я служке и вновь отвернулся к окну, не желая пропустить кровавое зрелище.

***

Мы подъезжали к окрестностям Флоренции, и чем больше я смотрел по сторонам, тем больше злился. Дороги пусты, ни торговых обозов, ни крестьян, которые спешат в город на ярмарку или довольные возвращаются с покупками, зная, что ребятня обрадуется леденцам. Лишь колья на обочине, да насаженные на них обезглавленные трупы. Иссохшие, потемневшие, таких даже вороны не клюют. Кружат в небе, истошно каркают, но не трогают мертвечину. Ворон – птица умная, жрать проклятых не станет.

Запряженная гнедой кобылой повозка тянулась по дороге, оставляя позади клубы пыли. Я ехал впереди на вороном мерине. Клирики Витор и Михаэль держались рядом, по обыкновению молчаливые и угрюмые, что я ценил. Близнецы не пустословили, предпочитая заниматься делом, а свое дело они знали хорошо, будь то пытки или же сражение против нечистой силы.

Так же с нами путешествовал презабавнейший персонаж, некто Гюго – круглолицый добродушный толстяк. Он смыслил во врачевании, и сильно любил вино. Большой бурдюк (с которым он не расставался, даже если слезал с повозки, чтобы обмочить кусты) был всегда полон. Странное дело, ведь Гюго хлебал из него постоянно! На мой вопрос, почему вино не заканчивается, толстяк с усмешкой пояснил, что ласково обнимает бурдюк, на что тот отвечает добром и преобразует воду в вино. Что ж, пускай так. Однако я подозревал, что Гюго умудрился погрузить в повозку бочку красного бургундского под видом лечебных снадобий.