Диалог

Валерику поставили диагноз, когда ему было три года. Три года и два месяца, если быть точным. Я помню тот день так ясно, словно это было вчера, а не сорок с лишним лет назад.

Мы сидели в кабинете невролога – я, моя жена Вера и маленький Валера, занятый выстраиванием цветных карандашей в идеально ровную линию. Он делал это уже в третий раз за последние полчаса, совершенно не обращая внимания на наши попытки отвлечь его.

– Глубокая форма аутизма, – сказала врач, глядя на нас с сочувствием, которое я возненавидел сразу и навсегда. – К сожалению, прогноз неутешительный. Развитие речи маловероятно. Самообслуживание – под большим вопросом. Вам стоит рассмотреть вариант специализированного учреждения…

Вера тихо плакала рядом со мной. Я сжимал и разжимал кулаки, чувствуя, как внутри поднимается глухая ярость – на судьбу, на болезнь, на этого врача с её дежурным сочувствием.

– Нет, – сказал я твёрдо. – Мы не будем отдавать сына в интернат.

Врач пожала плечами с видом человека, который уже не раз видел подобное отрицание.

Я смотрел на Валеру, методично выкладывающего карандаши. Синий, зелёный, жёлтый, красный. Снова и снова. В его движениях была какая-то гипнотическая точность. Мой сын, мой мальчик. Всё будет хорошо, я сделаю всё, чтобы с тобой всё было хорошо.

Как же я ошибался.

Первый раз я сорвался, когда Валере было пять. До этого дня я считал себя терпеливым человеком. Гордился этим даже. Инженер с аналитическим складом ума, я верил, что смогу методично, шаг за шагом, помочь сыну. Мы занимались по специальным методикам. Я сам изучил десятки книг по аутизму. Возил его на дельфинотерапию, иглоукалывание, массажи – всё, что хоть как-то обещало улучшение.

Но улучшения не было. Валера не говорил. Не смотрел в глаза. Не отзывался на имя. Он жил в своём мире, куда нам с Верой не было доступа.

В тот день я пытался научить его самой простой вещи – пить из чашки. Обычная чашка, не поильник с носиком. Мы тренировались уже несколько недель, и я думал, что прогресс есть. Но в тот день всё пошло не так.

Валера раз за разом выбивал чашку из моих рук. Вода разливалась, я вытирал, наполнял снова, и всё повторялось. Час за часом. Я чувствовал, как внутри меня что-то натягивается, как струна. Вера была на работе, я взял отгул специально для этого занятия.

– Давай, сынок, – повторял я, поднося чашку к его губам. – Просто маленький глоток. Вот так…

И снова взмах руки, снова вода на полу.

Что-то лопнуло внутри меня. Я схватил его за плечи и встряхнул.

– Да что с тобой такое?! – закричал я ему в лицо. – Почему ты не можешь сделать такую простую вещь?!

А потом я ударил его. Не сильно, скорее шлепок по руке, но от осознания того, что я сделал, меня словно обожгло. Валера не заплакал – он вообще редко плакал. Он просто замер, глядя куда-то сквозь меня тем особенным отсутствующим взглядом, который я так отчаянно пытался изменить.

Я отпустил его и сел на пол, чувствуя, как из глаз текут слёзы. Что я наделал? Как я мог?

– Прости меня, – шептал я, обнимая сына, который оставался безучастным к моему отчаянию. – Прости, пожалуйста. Я больше никогда… Клянусь тебе, никогда…

Но я нарушил эту клятву. И не раз.