Состояние: пустота

Телевизор не умолкал. «Пропал без вести… Исчез после вечеринки…» – голоса дикторов царапали воздух. Соцсети взорвались.

Но эта история – не о нём.

Меня спрашивают, почему я заговорил.

Я знал её.

Виктория… Имя для громких побед. Но побед у Вики почти не было. Она просто жила. То шумно, то так тихо, что казалась тенью. Мы познакомились, когда она уронила на пол сборник задач по физике. Грохот на весь коридор.

Драки не было. Была только Вика. Волосы такие чёрные, что отливали синевой. И её спокойное:

– Поможешь собрать?

Она подняла на меня взгляд – не смущенный, а оценивающий. И в нем мелькнуло что-то знакомое, острое. Не просто одиночество. Понимание. В тот миг я не выбирал ее. Мы молча признали друг в друге необходимость.

С того дня у меня появилась обязанность. Она вручила мне ключ от своей реальности, и я боялся его уронить. Если я его уроню, мне некуда будет вернуться.

В детстве я две недели пролежал в инфекционной палате. Залитой жёлтым светом, который впитывал звуки. Ко мне не приходил никто. Я научился дышать так тихо, что медсёстры вздрагивали, замечая меня лишь в последний момент. Я растворялся в желтизне. Становился частью стены. Пятном на потолке.

Я понял: чтобы выжить в пустоте, нужно стать режиссёром тишины. Наблюдать, но не участвовать. Искать щели в чужих защитах.

А потом в мою реальность вломилась она. Грохот задачника, облако пыли, спутанные чёрные волосы. Я испугался не грохота. Испугался, что она посмотрит на меня – по-настоящему – и так же легко исчезнет.

Что я снова останусь с идеально выстроенным, абсолютно пустым миром.

Вика была странной. В библиотеке я застал её за ритуалом: она сдавливала корешок книги, и на нём отпечатывались следы от ногтей.

– Если знать развязку, не так больно переживать за героев, – говорила она, заваривая чай. Помешала ложкой. Задумчиво.

– Знаешь, а ведь у каждой книги есть свой запах. Старые пахнут одиночеством. А новые… новыми пахнут надеждой. Как будто их еще никто не успел разочаровать.

А у людей – нет. Мы все пахнем одинаково. Одиночеством. Просто кто-то маскирует его духами, а кто-то – вроде нас – нет.

Я кивнул. Она сказала "нас". Она включила меня в свою вселенную с первого дня. И я позволил ей сделать это, потому что это был единственный доступный мне способ войти куда бы то ни было.

В шестнадцать она увлеклась биографиями поэтов-самоубийц. Говорила не о стихах, а о «последнем жесте». О «красоте ухода». Я не отговаривал. Я приносил ей новые книги. Я был её библиотекарем саморазрушения.

Когда в её жизни появился он, я был единственным, с кем она могла говорить об этом.

– Он настоящий, – сказала она однажды, выключая телевизор с его интервью.

– Он актёр, Вик. Вся его работа – притворяться.

– Нет. Он настоящий, когда думает, что никто не смотрит.

Я не стал её разубеждать. Каждое «Вика, остановись» было бы предательством того дня, когда она подняла сборник задач.

И предательством моего собственного плана – стать для неё единственным проводником в мире, который я сам же и конструировал.

О поклонницах говорят с усмешкой. Мол, милые. Наивные.

Они не видели, как это выглядит изнутри.

Вика за неделю до встречи превратила комнату в штаб. Платья, отвергнутые за «пышность» или «скучный цвет», грудами лежали на кровати. На столе – стопки исписанных листов. Она переписывала одно письмо неделю. Доводила каждый абзац до идеала. А наутро сжигала в раковине – фразы казались ей «неискренними». Запах гари смешивался с духами.