Белый день

Что бы делало твоё добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с неё исчезли тени?1

Они смеялись. Всем было смешно. Кроме неё. Ей хотелось плакать. Она не любила такой смех. Не искренний, мерзкий, обесценивающий и, самое главное, в нем чувствовалось злорадство. Вроде человек шутит, шутит над собой, всех смешит, но почему тогда ей хотелось плакать?

Она сидела, в кругу и не смеялась. Никто этого не замечал. Людям хотелось хлеба и зрелищ, хотелось, чтобы их смешили, даже ценой собственного достоинства. А она смотрела в пол, не смея никому посмотреть в глаза, вдруг над ней тоже начнут смеяться, когда увидят слезы в ее глазах. Но никто не заметил.

И вдруг, что-то случилось. Все смолкли, как по мановению волшебной палочки. И раздался вой. Шутница, которая всех смешила, громко заревела, как маленькая девочка, не смотря на свой почтенный возраст. И начался процесс выздоровления.

Мир менялся. Мария это почувствовала давно. Но теперь эти изменения докатились и до них.

Как-то резко изменилось их селение, почернели дома. Всё больше встречались на пути задумчивые и угрюмые люди. Даже праздник осени был каким-то темным, бедным, дождливым. И Татьяна Буланова пела своим протяжным плачущим голосом грустные песни о курящем и молчаливом бойфренде, несчастной любви, предательстве и детей, растущих без отца. И Мария, в который раз отмечала, как тоскливо звучат эти песни. Но они были очень популярны, потому что синхронизировались с состоянием народа.

«Особенно, когда идешь по грязи, под мелким моросящим дождиком, изо рта пар и еще, эти заунывные и протяжные песни», – думала Мария, идя со школы, обходя огромные лужи, которые образовывались с космической скоростью на глинистой почве. Тротуары давно не чинили, они были деревянные, полусгнившие и идти по ним было опасно, так как от них осталось одно название.

И теперь, глядя на них, она почему-то, вспомнила, как пошла в первый класс, красивая, нарядная, с букетом георгинов. Тогда светило осеннее прохладное солнце. А эти тротуары только отремонтировали, и за ночь они покрылись инеем, потому что ночью были заморозки. И Мария шла, радостная и довольная, что, наконец-то, закончился этот противный детский сад, и теперь началась школа.

Сейчас она смотрела с тоской, как всё развалилось, как растерянные родители, молодежь не знали, что делать. А она просто училась, мечтая о другой жизни. Моросящий дождь вернул Марию в реальность, потому что куртка, которая досталась от старшей сестры (а той от маминой сестры), изрядно промокла. И пока Мария пыталась не утонуть в грязи, обходя каждую лужу, дождь начал усиливаться, изо рта пошел пар, от холода.

В животе заурчало от голода, а дома, кроме овощей ничего не было. Мука, сахар кончились. Но было детское питание, которое выдавали каждый день на молочной кухне, для младшего брата, который едва научился сидеть.

«Глядишь, и мне что-нибудь перепадет, пока его кормить мама будет» – мечтала Мария. А перед глазами возникла картинка-воспоминание, как раньше папа с мамой покупали коробками печенье и конфеты, а на праздники были обязательно, торты из столовой леспромхоза, которые пахли газировкой и еще чем-то незабываемо вкусным, а еще зефир, который Мария на дух не переносила. Это было тогда, когда страна ещё не развалилась. Когда быть октябренком и пионером было почетно, И отличницами. И скромницами. И плести косы. И носить красивые платья.