Ветер крепчает

В оформлении использованы фрагменты гравюр японских художников Охары Косона, Кацусики Хокусая, Утагавы Хиросигэ и других

На пристани, как всегда, было людно: повсюду толкались матросы, от которых разило спиртным, рабочие деловито разгружали судно. Я не полез в толчею, а, напротив, пошел искать тишины и уединения. По пути забредал то в один уголок, то в другой и, когда совсем уже заплутал, оказался вдруг в довольно чудно́м месте.

Но стоило только подумать о том, что выглядит оно весьма странно, как ощущения переменились: меня охватило волнение. Подобное чувство испытываешь, когда открываешь для себя новый, невиданный ранее пейзаж.

Вокруг было невероятно тихо. Я не очень хорошо понимал, где оказался, но поскольку попал сюда, когда бесцельно гулял вокруг пристани, то мог предположить, что и этот закуток находится в ее окрестностях. В одном я не сомневался: сама пристань осталась где-то в стороне. Долетавшие отзвуки ее разноголосицы были настолько слабыми, что не нарушали, а лишь подчеркивали царившую здесь тишину.

На берегу, в широком кольце высокой ограды, возвышалось обветшалое здание. Других построек рядом не было, но и оно одно сильно ограничивало обзор, полностью скрывая береговую полосу: с того места, где я стоял, можно было любоваться лишь морем. Мне подумалось, что передо мной, должно быть, самый край набережной и я, похоже, забрел во внутренний двор этого дома. Впрочем, обычного для таких мест садика я не наблюдал: в ограде не росло ни единого деревца. Просто участок голой земли, из которой кое-где торчали редкие сорняки. Ничего похожего на береговую насыпь тут тоже не было: двор внезапно обрывался прямо в воду.

На волнах, посреди лоскута водной поверхности, что попадал в мое скромное поле зрения, покачивался одинокий пароход. Он выглядел таким старым, словно достался этому берегу в наследство от прошедших эпох. И хотя в облике его было что-то от детских игрушечных корабликов, размеры поражали воображение. Возникало даже чувство какой-то дисгармонии: будто огромному судну на этом пейзаже не хватало места и оно стремилось вырваться за рамки картины. Это ощущение, похоже, усиливалось оттого, что его освещенный косыми солнечными лучами корпус отбрасывал на воду чудовищно длинную тень.

Какое-то время я, как ребенок, с восторгом разглядывал пароход, а затем вниманием моим завладело небо. Там что-то сияло, словно мелкие стеклышки. Над пароходной мачтой парили стайкой бессчетные белоснежные облачка. Одни, неспешно двигавшиеся вперед, походили на рыб. В других было что-то от медуз. А третьи, застывшие неподвижно на месте, напомнили мне красивые ракушки. Как будто в небесах зеркально отразились все сокровища морских глубин. Поначалу мне казалось, что вдали я различаю полоску суши и даже вижу там группу похожих на игральные кости зданий в европейском стиле, но, пока глядел в небо, далекий оазис уплыл ввысь – к мачте корабля. Эти замки тоже оказались воздушными…

Я был пленен не живописностью берега. В нем чувствовалось что-то иное, что-то сверхживописное, превосходящее красоту любых пейзажей. Первое мое впечатление – то изумление, которое испытываешь, когда открываешь новые виды, – все еще жило во мне, до сих пор не утратив своей свежести. Так что же это такое? Забыв на время о пароходе и облаках, которыми любовался до сих пор в каком-то детском упоении, я пустился в философские рассуждения об истинной природе представшей передо мной картины. И пришел к мысли, что красота этой местности сродни очарованию некоторых выражений на самых обычных и простых человеческих лицах. Точнее было бы сказать, что весь этот пейзаж выглядел как будто чрезвычайно смущенным – так могла бы повести себя впечатлительная барышня, ощутив чересчур пристальный взгляд. Непрестанное колебание волн выдавало учащенное биение взволнованного сердца…