В Неклюдовом лесу. Про лешего, русалку и барчонка с борзой

Все здесь было не так, под нависшими рваными тучами в предрассветных сумерках. Даже туман: не окутывал своей сыростью, нет. Обнимал, напоминая заплутавшего слепца, в объятиях которого оказался и который шарит по тебе своими влажными руками, пытаясь понять: кто же перед ним. И болото. Оно, словно одеялом укрытое зеленой ряской, виделось задремавшим. Я даже что-то тихонечко пробормотал себе под нос, стараясь его не разбудить.

И замотал головой, натужно, через силу, усмехнулся: мол, лезет в башку всякая чертовщина, в ту же секунду споткнувшись о какую-то кочку и прям носом, как мне почудилось: смешно задрав ноги и нелепо взмахнув руками, рухнул в мох.

Когда открыл глаза, то аж вздрогнул от током пронзившего меня ужаса. Давно такого не испытывал. Еще бы: упади я на пару сантиметров левее и прощай глаз. Изо мха торчала какая-то ветка, окорябавшая мне край века. Всяких там коряг, напоминавших скрюченные пальцы и кисти покойника, вообще из болота да мха торчало в избытке. А эта вот как назло оказалась незаметной.

Я выдохнул, перевернулся на спину – а, плевать, что куртка промокнет на сыром мхе! – и, глядя в усеянное звездами небо, виновато перекрестился. Виновато – потому что падая, выругался, как не ругался давно. Чего мне делать нельзя. Я ж в семинарии учусь, на последнем курсе. Попом собираюсь стать. И дед у меня старовер. Эх, слыхал бы мои чертыханья – выпорол. Как в детстве. Прям тут на болоте и выпорол бы. Царствие ему Небесное.

Стоп. Опять меня этот ужас током и оцепенение колодками по рукам и ногам: какие к лешему звезды? С минуту ж назад: предрассветный туман и болото, а в небе – сизые тучи, напоминавшие развешенное над самыми верхушками сосен сырое белье. И вот на тебе.

Я вскочил как ужаленный, забыв об усталости и, вытаращив глаза, принялся озираться вокруг. Никакого, там, мха и болота. Прямо передо мной небольшая лощина и гладь озера, в котором эти самые звезды отражались. Левее от меня темнела полоса леса, а с остальных сторон, куда не брось взгляд, степь. И лишь вдалеке, на самом горизонте – огни деревень.

Только тишина стояла какая-то уж совсем полная. Прям оглушающая. Даже раздававшееся обычно летней ночью за много верст брехание деревенских собак не слышалось. Ну и ладно. Вот же оно – жилье. Люди. Живые. Наконец-то.

Я ж целую ночь в лесу проплутал, заблудившись. Сходил, называется, за грибами. Вот смеху-то в деревне будет. У нас же всегда над городскими посмеиваются и тут, на тебе. Повод такой. Лес-то, поди, не дремучий. В детстве мною с дедом хоженый перехоженный и никакого болота я в нем не припомню. А про лощину, да, сызмальства слыхал. Дед и рассказывал. Только стороной вроде ею обходили. Из-за приведения, где-то там обитающего. Ну, с деда станется суеверий. Я ж хоть и семинарист, но во всяких призраков не верил.

Может потому мне тогда и в голову не пришло, что и лощина и огни деревенские – морок, наведенный нечистой силой. Я уж собрался вперед, обойдя озеро, к огням этим бежать, как взгляд мой споткнулся о водную гладь. Будто был под ней кто. Или померещилось?

Померещилось-не померещилось, но я остановился как вкопанный. Стою неподвижно, подобно пугалу на огороде. Разумом-то понимаю, что к огням – к ним, родимым, бежать надо. Да только не властен стал надо мной разум-то. Ноги, вон, такие непослушные, сами к пруду и понесли. Иду. Таращусь. Силюсь углядеть кого-то под озерной гладью. И не заметил как по пояс в воде оказался. Даже не почувствовал ее предрассветного, сдобренного бьющими ключами, холода.