Тихонько сопят в соседней комнате старшая дочка и трёхлетний сынок. Лунный свет, пробивающийся в окно, освещает личико младшей дочки в люльке, подвешенной к потолку. Губки, сложенные бантиком, даже во сне причмокивают. Уставший муж, лежащий на высокой пуховой подушке, мирно спит, отвернувшись к стенке. Эта привычка спать полусидя осталась после семи лет службы. Нужно было быть всегда готовым сразу вскочить и схватить автомат в случае нападения «лесных братьев». И только она не спит, несмотря на то что уже давно за полночь и завтра рано вставать.
Сегодня днём Миниган по делам была в сельсовете. Он располагается в её родной деревне старой большой избе, доставшейся колхозу от раскулаченного крестьянина. Центральная усадьба находится в трёх километрах от деревни, куда она переехала, выйдя замуж.
На крыльце и скамейке под окном с выкрашенными в зелёный цвет ставнями с утра сидели несколько человек, ожидающих решения своих вопросов. Кто-то ещё не получил разнарядки на сегодняшний рабочий день, кому-то требовалось оформить документы. Миниган необходимо было записать в большую амбарную книгу недавно рождённую дочь. Присев с краю второй ступеньки крыльца, стала терпеливо ожидать своей очереди.
За последние три недели засушливого лета 55 года не выпало ни капельки долгожданного дождя. А сейчас на горизонте появились тяжёлые грозовые тучи. «Как же мы доберёмся домой», – подумала Миниган, нежно взглянув на пухленькие розовые щёчки спящей дочери.
– Придётся переждать у Рамазан бабая, да? – шёпотом спросила она у малышки.
Подняв глаза на двух стариков, обсуждающих деревенские новости и понаблюдав за тем, как две шустрые трясогузки, быстро тряся своими серыми хвостиками перебегают по полянке перед сельсоветом, Миниган обратила внимание на пристально смотрящую на неё женщину лет сорока. Несмотря на то, что взгляд был уставший и какой-то опустошённый, что-то в нём было очень знакомым.
– Шакяр! – воскликнула Миниган и с выступившими на глазах слезами подошла к женщине.
– Миниган, – с улыбкой в ответ встала та. Она была одета, несмотря на августовскую жару, в тёмную фуфайку, сильно выгоревшую. Длинная чёрная в мелкий белый горошек юбка покрывала тяжёлые, уже порядком поизносившиеся мужские ботинки. Голову покрывал шерстяной платок серого цвета.
Женщина протянула к Миниган свои руки. Сколько этим рукам пришлось пережить?! Они были чёрными не от загара и не от постоянной работы с углём, а от невыносимой каждодневной душевной пустоты. Казалось, что глаза уже не могли плакать, а вся боль легла на поникшие плечи и руки. Даже у молодой женщины, в семье которой уже родился третий ребёнок и которая должна была следить за хозяйством и работать в колхозе, руки не были такими «уставшими».
– Сколько мы с тобой не виделись? – спросила Миниган, обнимая подругу.
– Одиннадцать лет, – с печалью в голосе ответила Алмашакяр и, показывая на детский свёрток, поинтересовалась: – Это твой?
– Да. Дочь. Есть ещё двое старших. А у тебя?
– Нет.
Поговорив с подругой и договорившись, что та обязательно придёт к ней, Миниган, записав дочь, быстро пошла домой, пока не начался дождь. Просёлочная дорога, соединяющая центральную колхозную усадьбу с её деревней, делила собой колхозные поля, высеваемые пшеницей и рожью, которые находились как будто бы в коридоре. «Коридор» был образован с восточной стороны невысокими горами южного Урала, а с западной – речкой Селеук и лесом, растущим по обоим её берегам. Зимой по этому «коридору» буран наметал большие сугробы. Сельчанам приходилось пробивать санный путь возле леса.
