Autom Infinite

Петербург. Декабрь. Война, революция, голод. В полуразрушенном доме на окраине города, где ветер гулял по пустым коридорам, рождался ребенок, которому не суждено было стать человеком.

Комната освещалась лишь коптящей керосиновой лампой. Женщина, чье имя уже не имело значения, стиснула зубы, не издав ни звука. Не потому что была сильной – потому что что-то внутри подавляло ее боль, ее страх, ее человечность.

"Еще, баба, еще потужься!" – хрипло командовала пожилая повитуха, руки которой дрожали не столько от холода, сколько от странного ощущения в комнате. Воздух был густым, будто наполненным ртутью.

Когда ребенок вышел на свет, повитуха замерла. Он не заплакал. Не закричал. Даже когда она шлепнула его по синющей коже – лишь тихо захрипел, будто старый механизм, в котором заело шестеренки.

"Мертвый?" – прошептала она, крестясь.

Женщина на кровати молча протянула руки. Приняв младенца, она взглянула в его глаза – черные, бездонные, без единого блика. В них отражалось не пламя лампы, а что-то другое… далекие звезды, может быть.

"Нет. Он просто… другой."

Его назвали Хароном. Имя пришло матери в кошмаре, вместе с видением черной реки и золотых цепей. Она не знала тогда, что дает имя не сыну, а будущему оружию.

Первые годы жизни Харона прошли в странной тишине. Он не плакал, когда голодал. Не кричал, когда обжигался о печь. В 1919 году, когда пьяный солдат расстрелял у них во дворе соседа-интеллигента, пятилетний Харон просто наблюдал, как алая лужа медленно растекается по снегу, впитываясь в мерзлую землю.

"Бесчувственный уроденок", – шептались соседки.

"Тихий ангел", – вздыхала мать, с каждым годом все больше боявшаяся собственного ребенка.

Но настоящий кошмар начался в 1932 году.

Харон стоял на крыше заброшенного особняка, куда часто приходил, чтобы побыть одному. Закатное солнце окрашивало город в багровые тона, и вдруг… боль. Острая, жгучая, будто кто-то влил расплавленный свинец прямо в вены.

Он рухнул на колени, схватившись за голову. В висках стучало, перед глазами плясали синие искры. А потом… Голос.

"Δ-7. Проснись."

Это звучало не снаружи. Это было внутри, будто черви шевелились в его черепе.

В следующее мгновение Харон увидел. Не комнату, не крышу – а бесконечную черноту, где парила фигура в золотых цепях. Рогатая тень с глазами-пустотами.

"Ты мой сосуд. Ты всегда им был."

"Кто… ты?" – с трудом выдавил Харон.

"Астарот."

Волна боли снова накрыла его. В голову хлынули чужие воспоминания. Он видел, как режет горло старику. Чувствовал вкус крови на губах. Слышал крики тысяч людей.

"Сегодня в полночь ты убьешь."

"Я… не могу."

"Не можешь?"

Кости начали ломаться. Ребра впивались в легкие. Харон завыл, но звук застрял в горле. Потом – темнота.

Очнулся он в своей кровати. Во рту был вкус крови. На запястье – черная метка, похожая на тюремное клеймо. А в углу комнаты, где раньше ничего не было, теперь рос цветок. Маленький, хрупкий, мерцающий синим светом.

Харон впервые в жизни почувствовал страх.

Он не должен был это помнить. Не должен был чувствовать. Но самое страшное – где-то в глубине, там, где раньше была лишь пустота, теперь что-то… проснулось.

Харон проснулся с ощущением чужой крови под ногтями. Он вскочил с кровати, сдирая с себя запачканную рубаху – на груди, прямо над сердцем, проступал синеватый узор, похожий на корни дерева. В углу комнаты мерцал тот самый цветок, которого не было вчера.