Бредовый сюр

Зловещий шепот, пронзенный отчаянием:

– Это медленно, мучительно… Да, мучительно. За время, пока разрываешь себе уголок губ все дальше, успеваешь сто раз передумать. Но опять возвращаешься к этому занятию. Ведь ты уже сделал выбор. Назад пути нет, – молчание. – Кто бы мог подумать, что это настолько больно?!

Больно в душе. Художник думает, что самый его близкий человек – зеркальный двойник напротив.

Иногда у него бывают просветы. И в такие моменты он ощущает, как реальность ускользает от него. Просачивается сквозь пальцы, сколько ни старайся ее удержать. Его просветы – ничто иное, как возврат назад. Он отчаянно цепляется за малейшую возможность, но неумолимо падает все дальше вниз. Он уже соскользнул. Бесконечно давно. И теперь бесконечно долго он живет в забытьи.

Все вокруг ненастоящее. Ведь не может настоящее быть настолько ненужным? Бесполезным, лишенным смысла. Вокруг одни картинки, пустые фразы, лица, за мгновение стирающиеся из памяти, картонные фигурки, форменные декорации. Кадры давно забытого фильма. Обрывки, выдернутые хаотично и бездарно из таких же ошметков может быть. Он предпочитает думать, что все это – бредовый сюр, навеянный затянувшимся сном. И он обязательно когда-нибудь проснется. Но не сегодня, не сегодня…

Он не знает, существует ли он на самом деле. Он есть только в моменте. Растворяется в мгновении, которое вместе с ним испаряется в следующем. У него нет будущего. У него нет прошлого. Прошлое – это фикция, проглядывающая в настоящем. Не было бы этой фикции, те проблески вполне сошли бы за само настоящее. Будущее – непроглядный туман. Ведь следующего мгновения не существует, пока оно не настанет. Да, он живет только в ненастоящем настоящем, такой вот парадокс.

Все, что он говорит – пустота. Обертка без наполнения. Пожелания людям хорошего дня и доброго утра есть звуки, не затрагивающие истинный слух, как шум водопада не затрагивает слух человека, живущего рядом с горной рекой. Он пытается вкладывать в них свою собственную начинку. Но видит, что для других его слова остаются пусты. И, наконец, понимает, что слова – это бездна, которую не наполнить, ведь в них пропадают даже объективные формы. В них умещается только субъективное видение этих форм, и то, не того человека, который произносит, а того, кто их воспринимает. Говорить – то же самое, что кричать в изолированной комнате. Теперь он не говорит. И не пытается услышать. Теперь он, как слова, пуст.

Еще один парадокс: у него нет будущего, лишь мгновение, но мгновений бесконечно много; мгновение, повторяясь и самовоспроизводясь, составляет вечность в бесконечно малом отрезке времени; то, что произошло в мгновение – с ним навсегда.

Да, теперь он нем. Теперь он глух. Но он все еще может видеть. Он не теряет надежды и пытается обрести с другими хоть что-то общее, пусть даже это будет память об эмоции, пусть даже бесполезная фикция. Он смотрит вокруг и видит лица, хмурые и усталые, веселые и счастливые. Он смотрит на свое лицо в зеркале и не видит ничего. Быть может, оно ему просто приелось? Но у него ведь нет прошлого. У него есть момент, и это навсегда. Он хочет, чтобы и его лицо выражало хоть что-нибудь, ведь если он может видеть, то видеть могут и другие.