Танины блины

Мокрый снег шёл уже вторую неделю. Казалось, промокла вся Вселенная: всё плыло, хлюпало под ногами, вжикало под колесами, прилипало к лицу, забивалось под одежду. Казалось, и не весна это совсем. Надвигавшееся восьмое марта выглядело на этом фоне как форменное издевательство: спасали лишь продавцы цветов, наперебой кричавшие о своём товаре на каждом перекрестке. Цветы есть, март – налицо, цифра приближается довольно-таки красная, а праздника в народе не ощущается. Измученные женщины с тяжелыми сумками торопятся быстрее заскочить под крышу подъезда, загрузить по случаю праздника холодильник и наконец-то согреться под теплым пледом.

Наступивший вечер перемигивался яркими окошками на фасадах домов, пустые трамваи бороздили мутные улицы, сонные фонари вопросительно подмигивали закрытым цветочным павильонам, и везде, по всему городу стояла какая-то невесомая и мокрая тишь.

Семеныч возвращался домой, переступая мокрые пятна таявшего грязного снега. В одной руке – старые лыжи, небрежно перемотанные синей изолентой, в другой – чемодан с инструментами да мятый полиэтиленовый пакет. А внутри пакета – наспех завернутые в фольгу круглые, с мелкими пупырчатыми дырками, как он любил, блины.

Такие пекла только она.

Он их так и называл – Танины блины.

Перешагивая огромные лужи, Семеныч сдувал с себя быстро тающие мокрые снежинки, – руки были заняты лыжами и пакетом, – и капли, словно бисер, нанизывались на его старое ворсяное пальто. А если присмотреться, между каплями попадались вовсе и не снежинки – то катились слезы из его глаз, и невозможно было отличить, где тает снег, а где – надежды и ожидания.

А ведь еще пару часов назад Семеныч, этот пожилой, всегда небритый худощавый сантехник с загорелым, но довольно изможденным пенсионным лицом, смешно травил байки, наливал рюмки и даже пытался… поцеловаться. Еще пару часов назад ему было так тепло и уютно, как давно не бывало. Раньше, до пенсии, в такой промозглый, холодный день он пытался еще с утра согреваться чем-то горячительным, благо наливали ему всегда и везде – скáзывалось окружение «друзей», профессия, пристрастия и привычки, да и сам он, чего греха таить, любил.

Но сегодня в гостях у Татьяны…

Да, раньше Семеныч любил выпить. А все от желания жить полной жизнью, он так всегда поступал: если работать, так до седьмого пота, если гулять, так до состояния морды в салате, если любить, так…

Вот с последним не заладилось в его жизни. Жена (помнится, Маша) ещё лет сорок назад как-то быстро родила ему сына и пропала. Только и видели её в соседнем городе да в соседней области. Сына «поднял сам»: воспитала бабушка, научила всему родная тетка, сестра Семеныча, а профессию дал крестный, который всю жизнь сам «крутил баранку». Так и «крутит» его сын сейчас где-то по дорогам России дальнобойщиком.

Имени у Семеныча как будто и не было: не называл его никто по имени. Просто – Семеныч. Так звали его во дворе общежития, где он владел однокомнатной квартирой в конце длинного коридора, так звали когда-то на работе. Так звал его даже доктор в родной поликлинике, куда он захаживал за своими анализами. Год назад доктор, посмотрев какие-то снимки и бумажки, очень тихо поведал ему о каком-то злостном заболевании, которое у него где-то там… Ну, в общем, доктор так и сказал: