Дать войне шанс

Часть 1

Яркие лучи света пробивались сквозь дощатую стену сеновала. Просыпаться не хотелось, летние ночи слишком короткие и пролетают как один миг. Приходишь с работы, ужинаешь, выполняешь работу по хозяйству, еще за скотиной прибрать и на огороде повозиться – вот время и к полуночи, пора спать. Летом спать на сеновале одно удовольствие: кинешь на сено фуфайки – и на бочок. Запах свежего сена успокаивает, не мешают даже постоянные шумы, сопутствующие деревенскому быту. То внизу, под сеновалом, корова шумно вздыхает, то конь переминается с ноги на ногу, мышь в сене пробежит, птица залетит на ночлег – и так всю ночь. За день так устанешь, что засыпаешь уже через минуту. И только уснешь, как вот уже первые петухи заводят свою песню, и пора вставать.

Ахмей работал пастухом при колхозном табуне, работа привычная, с раннего детства он ухаживал за домашней скотиной. Родился Ахмей в большой башкирской деревне, в пятидесяти километрах от Уфы, в многодетной семье зажиточного крестьянина, десятым ребенком. На всю деревню насчитывалось примерно двести дворов, и на расстоянии пяти-десяти километров располагались еще четыре деревни поменьше. Через населенный пункт проходила дорога, соединяющая районный центр со столицей региона. Она давала дополнительные стимулы для развития в деревне постоялых дворов, магазинов, чайных и пельменных, где путники могли перевести дух и отправиться дальше. В деревне проживали башкирские и татарские семьи, русских не было.

Хозяйство у семьи было крепкое, можно сказать, богатое. Одних лошадей доходило до двадцати голов, еще крупнорогатый скот, а птицу вообще никто не считал. Поэтому работы хватало всем, даже самым младшим, с раннего утра и до позднего вечера вся семья была при деле, поэтому и жили зажиточно. К сожалению, всей этой роскоши Ахмею увидеть не пришлось, коллективизация и раскулачивание пришли в деревню раньше, чем он осознал себя как личность.

Однажды ворота с грохотом распахнулись, и во двор с шумом ввалилась толпа вооруженных людей. Ахмей в это время играл возле сарая, и так был увлечен своим занятием, что даже не испугался чужих людей.

– Выводите всех на улицу, – кричал самый главный. Он сидел верхом на коне, у него было страшное небритое лицо и папаха с красным околышем на голове. Он даже не спешился, когда из дома вытолкали родителей и старших детей.

– Вы арестованы как кулаки, контрреволюционные личности, – объявил он, – ваше имущество будет передано в колхоз. Уводите их!

Мама с криком вырвалась и подбежала к Ахмею, ее теплые и шершавые от повседневной работы ладони легли ему на щеки:

– Береги себя, сынок, – сказала она и прижалась лицом к лицу сына. Ее оттащили солдаты, она что-то еще кричала, но уже ничего не было понятно. Ахмей еще долго стоял во дворе.

– Пойдем, Ахмей, ты уже совсем замерз, – вдруг взяла его за руку Рания, жена старшего брата, который уже жил отдельно от родителей.

В его памяти не осталось ни лиц, ни голосов родителей, братьев и сестер, только мамины руки на щеках и ее соленые слезы на его губах.

Рос Ахмей в семье старшего брата, ел с общего стола вместе с его детьми, спал на одном топчане со всеми, не хватало только родительской ласки. Конечно, он ее не помнил, но всегда смотрел с завистью, когда Рания нежно целовала своих детей, почти ровесников Ахмея. Свою любовь и заботу Ахмей дарил домашним животным, они отвечали ему тем же, поэтому с дальнейшей профессией он определился очень скоро. Учиться Ахмей не любил, трех классов ему хватило сполна. Считать научился, немного читал, писать не любил и не особо старался. И с людьми общаться не любил.