Абсолютное зло

Она не знает, что я здесь и наблюдаю за ней.

Легким движением она поправляет густые каштановые волосы, достающие до плеч, и с грустью, вдруг овладевшей ею, смотрит прямо на меня. Я уверен, она не видит меня, поэтому не пытаюсь скрыться: продолжаю разглядывать кажущееся знакомым ее печальное лицо.

Что в ней такого, раз я трачу на нее время? Бесценное. С каждым днем его все меньше. А я здесь, глазею на непонятную девчонку.

Ловлю себя на мысли, что любуюсь ей. По человеческим меркам ей не больше двадцати, может и того меньше. Она кажется хрупкой и изящной, нежной, привлекательной…

Шакр! О чем думаю?

Уже хочу уйти, и навсегда забыть эту одержимость женщиной, к тому же человеком. Но вся моя решимость исчезает, когда я слышу ее пронзительный голос.

Девчонка поет, а я, как загипнотизированный, наблюдаю за ней: глаза закрыты, голова чуть наклонена набок, руки порхают по черно-белым клавишам. Погрузившись в себя, она словно проживает каждое слово лиричной истории.

Не смотря на всю мою подготовку и всесторонние познания, я не понимаю слов песни, хотя абсолютно уверен, что знаю этот язык. Итальянский? Латынь? В голове все смешалось.

Голос, музыка, вид самой девушки завораживают и затягивают в бездну, что раньше именовалась моей душой. Там на дне, спасаясь от забвения, таятся самые сокровенные воспоминания. О ярком свете, что давно покинул меня.

Теряю всю собранность, к горлу подступает ком. Сама того не зная, незнакомка проникает туда, где ей не место, где никому не позволено быть – в самое мое сердце.

Эти мысли злят и, в итоге, отрезвляют. Что ты себе позволяешь, Рих? Расплачься еще как сопливый мальчишка!

В последний раз я плакал в десятилетнем возрасте. Тогда отец сказал, что я должен уметь держать себя в руках и никогда не терять самообладания. И я всегда следовал его наставлениям.

Даже когда узнал о его смерти.

Шакр! Проклятая девчонка!

Но она поет и поет, и заставляет мир перед глазами расплываться в тумане.

Замолчи! Хватит!

Как только голос смолкает, появляется разрывающая на части тоска. Эти слезы как момент покаяния, словно исцеление души. Если она у меня еще осталась…

Избавляюсь от дурмана и на этот раз прислушиваюсь к голосу разума, а не сердца. Оно не лучший советчик в таких делах – взывает к милосердию.

Уже трезвым взглядом смотрю на девчонку: жаль причинять ей боль, она кажется такой беззащитной…

Шакр! Соберись наконец!

Снова поддавшись эмоциям, в последний момент замечаю, когда в зале появляется мальчишка – ее ровесник. Наблюдаю за ее лицом девчонкой, впитываю каждую эмоцию: не вижу ни радости, ни страха. Возможно, едва уловимое отторжение. Этот человек неприятен ей? Не похоже. Тогда что это? Целую минуту ломаю голову, строя теории и перебирая версии, пока не понимаю, что ошибся. Это не неприязнь, а стена. Глухая, непроницаемая стена, которой она отгораживается от мира. Зачем? Почему человек, несколько мгновений назад так обнаживший свою душу в песне, теперь тщательно прячет себя ту искреннюю, открытую миру?

Следует выкинуть из головы все эти непрошеные мысли и заняться уже делом, но я в очередной раз обманываю себя отговоркой, будто жду, когда девчонка будет одна, и не останется ни одной помехи моему замыслу. И так повторяется день за днем.

На самом деле мне нравится следить за ней: как хмурится, с серьезным видом изучая белые листы со строками идеально выведенных нот; как от смеха ее золотисто-медовая кожа на щеках приобретает более насыщенный алый оттенок, делая лицо словно сияющим.