Жанна Варенина

 Когда человек ставит другую душу выше Бога или вместо Бога, он теряет и Бога, и душу.

 Свт. Феофан Затворник, "Письма о христианской жизни".

 Он умер глубокой ночью, было уже два часа с небольшим, когда она проснулась и проверила, дышит ли он. Около дивана светильник на его стороне, прикрытый легкой тканью, горел всю ночь, он давно просил не выключать свет в тёмное время суток, и при этом свете она подошла к его телу и поняла, что он мёртв. В последнюю неделю он уже не мог двигаться, не мог говорить, только глаза ещё были живы на этом умирающем лице. Два последние дня он и глаза перестал открывать – и только по еле заметному дыханию и подрагиванию век было ясно, что он еще жив. И вот этой ночью дыхание его прекратилось, веки замерли. Она тоже замерла на время, лёжа в другой стороне его огромного дивана, раскинувшегося на всю стену, будто уснула. Она ждала этого, и ждать другого было бы странно, зная про его диагноз, и он умирал на её глазах по кусочкам, но когда это окончательно произошло, ей стало душно. Внезапные слёзы, которые она сдерживала всё это время, вырвались на свободу. Она плакала по погибшим мечтам, по неслучившемуся счастью и ушедшей с его смертью любви…

 Она знала, что нужно позвонить доктору – тот велел звонить в связи с особыми ситуациями в любое время суток – и смерть была ситуация особая. "Сейчас позвоню", – решила она и вспомнила про тетрадь. Сколько раз она наблюдала, что он пишет и сколько раз он сказал ей, что прочитать её нужно будет, когда он умрёт?.. Она посмотрела на умершего – лицо его, так любимое ею при жизни, теперь было неузнаваемо, словно сама смерть изменила эти прекрасные, эти мистические черты его лица, сделав из красивого страшное, старое, уродливое. Глаза его запали, скулы, наоборот, обострились, нос из мужественного с горбинкой скривился крючком, щеки впали – за месяц он из здорового и моложавого красавца превратился в старика – немощного и разваливающегося. Глаза его, чёрные и такие бездонные, в которых она утопала и не могла выбраться наружу, открывались в последние дни всё реже, пока он и вовсе не перестал видеть окружающую его земную реальность. Она подносила к его засохшим губам поилку с водой, в которой была разведена глюкоза, и иногда он делал глотательные движения, но не каждый раз, и тогда питательный раствор – единственная доступная ему пища последней недели существования, проливалась на диван, где он умирал.

 Она колола ему сильные обезболивающие, ампулы которых шли под учёт, и ей приходилось не выкидывать пустые пузырьки, а складывать их обратно в упаковочную коробочку. В какой-то момент в эту последнюю неделю его существования она решила и себе сделать укол. Вколола в мышцу бедра, боли почти не почувствовала, зато на сердце стало впервые за этот последний месяц тихо и спокойно. Она тогда подошла к умирающему, смерть которого стояла практически за его головой, погладила его по плечу, по руке, поцеловала, как брата, в заросшую черной щетиной щёку, которую перестали брить несколько недель назад и стала читать ему стихи. Сначала по памяти, Пушкина, Бродского, Лермонтова, Ахматову, потом принесла книги, томики стихов, которыми была заполнена эта его стерильная квартира. И читала всё подряд. Он слушал. Иногда слезы текли по его лицу, он пытался производить звуки своим немым языком, и ей казалось, что она слышит одно: